Пижон в бегах - [42]

- Да, нескоро он меня забудет, - сказала Хло, стягивая куртку.

- Где ты достала кепку? - спросил я.

- Сняла с пьянчуги, который дрых на Чарльз-стрит. - Она брезгливо оглядела головной убор и швырнула его в угол. - Дай бог не завшиветь. - Хло взъерошила свои и без того растрепанные волосы. - Ну ладно, вчера ночью ты спал на полу, значит, сегодня можешь почивать на кровати, а я пойду в гостиную на диван.

- Кажется, ты как-то обозвала меня Эрролом Флинном, - сказал я. - Но я сегодня больше похож на Кэри Гранта, ты согласна? Это он вечно спал в одной комнате с женщинами - и ни-ни.

- Совершенно верно, - небрежно бросила Хло. - Ни-ни... - Она оглядела комнату. - Никаких записок. Может, в гостиной? Будет светло - поглядим.

Я промолчал. Желание только что крепко въехало мне под дых, и я испытывал трудности с воздухозабором.

Даже и не знаю, когда такое случилось со мной в последний раз. А сейчас, после стольких часов, проведенных с Хло, это ощущение и удивляло, и создавало неудобства.

Проклятье. Только нынче утром я видел, как она снимает портки, и мне было хоть бы хны. Вечером я наблюдал обряд освобождения от свитера - и хоть бы хны. В промежутке между двумя этими событиями я объездил с ней на "паккарде" весь Большой Нью-Йорк, и хоть бы хны. Минуту назад я брал Хло за руку, чтобы отвести в спальню, и опять хоть бы хны.

А теперь - хоть хнычь! Думаю, всему виной волосы - то, как она взъерошила их. Хло стояла посреди захламленной спальни, будто растрепанный соблазнительный эльф - такой теплый, усталый, рассеянный, а потом подняла правую руку, взъерошила себе волосы, и я был сражен. В книжках это называют обостренным восприятием. И оно пришло ко мне.

Обостренное восприятие. Да уж и не говорите! Я вдруг настолько остро воспринял Хло как обладательницу женского тела, как набор женских прелестей, что утратил способность двигаться. Я не мог и шагу ступить, я ничего не соображал, я едва дышал.

Лирическое отступление. Когда мне было четырнадцать лет, я нанялся на лето посыльным в ресторан для гурманов в самом центре Манхэттена. Носил кофе и бутерброды в конторы, расположенные на Пятой и Мэдисон-авеню. Как-то днем, оттащив заказ в нью-йоркское отделение "Лонжин-Виттнэр", я втиснулся в битком набитый лифт и поехал вниз. А на следующем этаже влезли эти трое. Круглозадые белокурые самочки. Кажется, на том этаже размещалось бюро поддержки юных дарований или ещё что-то такое. Короче, в лифте мы стояли вплотную, и одна из девиц прижалась ко мне спереди, а две другие стиснули с боков. Пока мы добирались до первого этажа, я пережил такое потрясение, что пошел на Шестую авеню, в "Белую розу", наврал про свой возраст и впервые в жизни жахнул виски в баре. А виски я терпеть не мог.

До сегодняшнего вечера с Хло у меня больше ни разу не было никаких таких обостренных восприятий. И вот теперь десять лет жизни, все мои свидания с девушками и редкие - постыдно редкие - удачи как волной смыло. Будто где-то прорвало плотину. Мне снова было четырнадцать лет, я снова ехал в лифте, стиснутый со всех сторон, и так трусил, что боялся даже дрожать.

Хло подняла руки и потянулась.

- Ну, - сказала она, - хочешь что-то обсудить, или спать пойдем?

- Спать, - ответил я.

- Прекрасно. Я все равно ничего не соображаю от усталости. Придется погасить тут свет, прежде чем я открою дверь.

Я кивнул.

Держась одной рукой за дверную ручку, а другой - за выключатель, Хло взглянула на меня, улыбнулась и сказала:

- Чарли, а ты и впрямь того.

Я взял себя в руки, осклабился в нервной улыбке и умудрился выговорить:

- Сама ты с приветом.

- Ну-ну. - Хло погасила свет, открыла дверь и ушла в гостиную.

- Спокойной ночи, - донеслось до меня сквозь мрак, и дверь закрылась.

- Спокойной ночи, - промямлил я, хотя Хло уже не могла меня слышать.

Разумеется, я не выспался.

Запахло жареным. Жареными яйцами. Яйцами, превращающимися в яичницу-болтунью. Может быть, даже в пышный пористый омлет. Во всяком случае, яйцами.

Запах, само собой, разбудил меня Я, само собой, открыл глаза.

Я лежал навзничь на кровати Арти в одних трусах. Уснул я, укрывшись простыней, но, должно быть, ночью брыкался и сбросил её. Мне, помнится, привиделись два-три ярких сна, подробности которых я, к счастью, запамятовал.

Серый, неестественный дневной свет заливал вентиляционную шахту. Я сел и оглядел царивший вокруг унылый беспорядок - точно такой же, как и в моей спальне над баром в Канарси, теперь такой далекой! Вдруг я почувствовал плаксивую тоску по дому, какую чувствует ирландец, попавший на Третью авеню. Вот уже третий день, как я - беженец.

Лязг посуды в соседней комнате напоминал мне о запахе яиц, пробудившем меня ото сна, а мой желудок тотчас принялся сердито и настырно урчать. В общем, день мало-помалу начался.

Я неохотно вылез из постели Арти и потащился в ванную. Тут я совершил омовение, после чего позаимствовал из шкафа Арти кое-какое нижнее белье, слишком тесное для меня, натянул брюки, обулся и прямо в майке отправился в гостиную.

История повторяется. Возле все той же плиты стояла и жарила яичницу все та же босоногая лиловоокая красотка с волосами цвета воронова крыла, облаченная в рабочие штаны. Торчавшая изо рта сигарета дополняла портрет несносной распутной грешницы. Если бы Хло снимали в немом кино, первый кадр с нею обязательно сопровождался бы бегущей строкой: ДРУГАЯ ЖЕНЩИНА.