Питер. Битва близнецов - [4]

Черные сгоревшие перья медленно кружатся в воздухе и падают вниз, сквозь облака.

Это жутко и очень красиво.

* * *

– Видишь? – говорит голос устало, совсем по-человечески. – Мне некого послать тебе на помощь, Мика. Все мои дети… вот что с ними стало. У меня больше нет для вас ангелов.

Мика говорит:

– Как печально.

Голос снова повторяет с интонациями автомата:

– Все мои ангелы заняты.

– Но мне очень нужна помощь! – говорит Мика. – Очень нужна!

Голос молчит. Гудки идут, но словно издалека, глухие и едва слышные.

– Пожалуйста, – говорит Мика безнадежно.

Голос молчит. Гудки идут.

Мика начинает кричать. Это боль и стон отчаяния:

– Хотя бы кого-нибудь! Пожалуйста!

Она останавливается, затем повторяет очень тихо:

– Пожалуйста.

Пауза. Тишина. Наконец раздается далекий гром… затихает.

Голос устало:

– Ладно, есть один…

Мика вскидывает голову:

– Правда?! Спасибо, спасибо!

Голос вздыхает.

– Но он тебе не понравится.

Тишина. В черных обугленных облаках на мгновение беззвучно вспыхивает и гаснет молния.

2. Неправильный ангел

Когда Седой вошел, эти двое уже стояли напротив. Высокий, бритоголовый, голый по пояс – Уберфюрер. Он же Убер. Напротив – бородатый здоровый мужик в черной куртке. Мужик ухмыльнулся. «Это он зря», – подумал Седой.

– Меня часто спрашивают, почему я стал фашистом, – сказал Убер медленно. – И я отвечаю…

– Чего? – сказал человек.

Убер ударил его в лицо головой. Человек упал. Убер поднял его и врезал коленом – с оттягом. Мужик с размаху впечатался в стену. Бум! Сполз на пол, застонал. Убер посмотрел на него, склонил голову на одно плечо, на другое, как делают большие собаки. Затем пошел вперед.

На стене остался смазанный кровавый отпечаток лица. Как японский иероглиф. «Красиво», – подумал Седой.

Убер пошел к человеку. Тот начал вставать, подтянул ноги…

– Я говорю, это хороший вопрос, – сказал скинхед.

Человек поднялся – лицо залито кровью. Вытянул к Уберу руку. Скинхед резко перехватил ее, дернул человека на себя. С силой выкинул навстречу локоть. Н-на. Удар. Человек взлетел… Капли крови разлетелись по всей комнате…

В краткое мгновение Седой подумал, что есть в этом какая-то невероятная чудовищная красота. Возможно, что-то японское. Охуительное, как сад камней.

Мгновение закончилось. Человек с грохотом рухнул на землю. Застонал. Поднялся.

Упрямый.

«У людей вообще огромный ресурс прочности, – подумал Седой. – И при этом они могут сломаться от любой ерунды. От дуновения ветра. Как советский армейский «уазик».

Убер примерился и ударил. Брызнула кровь. Убер посмотрел на свои костяшки, слизнул кровь. И ударил еще раз, и еще.

– Хватит! – сказал Седой. – Ты его убьешь.

Убер поднял голову. Ноздри раздувались, лицо забрызгано кровью. Убер усмехнулся.

– Всегда можно ответить, если спрашивают вежливо, – сказал Убер. – Всегда.

Он выпрямился. Голубые глаза блестели ярко и безжалостно. Седой отступил. Его всегда поражала вот эта способность Убера мгновенно переходить из состояния покоя в состояние холодной ярости. Когда кажется, что воздух вокруг скинхеда искрит и разливается обжигающе холодным электричеством.

– Вежливость, – сказал Убер негромко. – Я люблю слово «уважение».

Он улыбнулся. Пнул лежащее тело ногой в высоком армейском ботинке.

– Потому что я, на хрен, никакой не фашист. Понял?

Убер повернулся к Седому. Тот смотрел на товарища открыто, без тени страха. С Убером только так и можно. Искренность, терпение и никакого страха. Как с детьми.

Убер дернул щекой.

– Разве я похож на фашиста?

Седой оглядел его. Внимательно и спокойно.

Напротив – забрызганное кровью лицо Убера. Ноздри раздуваются. Голубые глаза жестокие и яростные. Сейчас от Убера расходились, как излучение от реактора, волны бешенства.

Седой сказал мягко:

– Конечно, нет. Какой ты на хрен фашист?

Последняя фраза настолько резко контрастирует с образом Убера, что это смешно. Убер засмеялся.

Ладонью он стер со лба капли крови. Затем негромко запел. У него красивый, чуть хрипловатый тенор:

Из праха человека слепил Господь.

А мне Господь дал кости и плоть.

Кости и плоть, спина как плита,

Да мозги тупые, и башка не та[2].

Седой смотрел, как Убер поет. Красный скинхед – голый по пояс, высокий, широкоплечий, жилистый, с десятками заживших и заживающих шрамов. Крепкие длинные руки свисают вдоль тела.

На плече черная татуировка: скрещенные серп и молот в лавровом венке.

Седой опустил голову и увидел разбитые в кровь костяшки на кулаках Убера. «Кто-то слишком увлекается», – подумал он.

– Вот так, – сказал Убер.

Седой оглядел место побоища, еще раз задумчиво рассмотрел стену, заляпанную кровью, отметил белый зуб в кровавой луже на полу, зацепил взглядом безжизненное тело. Хотя нет, тело еще шевелилось. Седой присел на корточки, приложил два пальца к шее страдальца. Прислушался. Кивнул, выпрямился, повернулся к Уберу. Тот рассматривал стесанные до крови костяшки кулака.

– За что ты его так? – спросил Седой. – Я пропустил начало.

Убер поднял голову. Лицо, искаженное яростью, наконец разгладилось.

– Он назвал меня фашистом, – сказал он спокойно.

– И все? – удивился Седой.

– Да.

– Точно больше ничего?

– Этого мало? – Убер поднял брови.