Пистоль Довбуша - [46]

— Попросите пана офицера… Он вас послушает! — Поланя точно не слыхала, что говорил поп, и, рыдая, продолжала: — Помогите. Он умрет там, умрет!

— На то, значит, воля господня, раба божья Поланя. Грех идти супротив посланного нам паном богом испытания!

Поланя встала, покорная, ссутулившаяся, и, как побитая, направилась к воротам.

Хлопнув калиткой, навстречу ей вбежал во двор Дмитрик:

— Мамо, нянько уходят!

Поланя оглянулась на пана превелебного. Что-то похожее на негодование и протест на миг вспыхнуло в ее глазах.

— Он же кашляет, кровью кашляет! — с болью вскрикнула она.

— Бог его наказал, дочь моя, за то, что он о красных много думает. Душу свою он давно продал антихристу!

Поланя опять поникла, продолжая угасшим голосом:

— Сколько говорила ему: «Не ходи к Анталу, не ходи к безбожнику…» А он!..

Дмитрик оцепенел: «Зачем это она ему говорит? Это же он… Он и выдал жандарам нянька!» — Острым ножом вонзилась в мозг страшная догадка.

— Не продавал мой нянько душу! — закричал он вдруг неистово. — Мой нянько лучше всех! Это вы продали свою душу жандарам!

Поланя побледнела, испуганно взмахнула руками:

— Матерь божия! Что ж ты говоришь, Дмитрику, опомнись!

Но Дмитрик уже за воротами. Ему дорога каждая минута…

Проваливаясь в глубокий снег, пошел рядом с отцом:

— Мама… мама ходила к пану превелебному просить за вас… — сказал прерывисто дыша. — Я видел… из ворот жандарский офицер вышел…

— Бить таких, сынку, надо, а не просить!

Дмитрик опять крепко схватился за руку отца:

— И я с вами, нянько, с вами…

— Беги, Дмитрику, домой. А то и вправду еще и тебя угонят… И помогай маме. Четверо вас у нее. И помни всегда, о чем мы с тобой говорили…

Конвойный заметил мальчика, подъехал на коне, взмахнул плеткой:

— А ну-ка, марш отсюда!

Когда мимо прошел последний человек, Дмитрик лишь тогда осознал всю горечь разлуки с отцом.

— Нянько-о!!!

Этот крик точно пронзил колонну. Она вздрогнула, пошатнулась. Люди оглянулись. Каждый смахнул скупую горячую слезу.

Долго Дмитрик стоял на одном месте, не ощущая холода.

Поземка старательно и поспешно замела следы ушедших.

Тайна «черных жучков» раскрыта

Зима подходила к концу. Но неожиданно февраль на прощание засыпал мокрым пушистым снегом и горы, и долины, и все тропинки в селе. Казалось, зима лишь вступает в свои права.

И все-таки весне удалось прислать о себе весточку. Под окнами шуршала неутомимая капель и пробивала в пушистом снегу, точно острым клювом, круглые глубокие дырочки.

Через горы, как перелетные птицы, плыли облака, обнажая синеву неба.

Воробьи чирикали как-то особенно, по-весеннему. Краснолобые красавцы щеглы стайками обедали на кустах репейника. Они искали там, среди колючек, продолговатые семечки, то и дело затевая ссору. То пели хором свое «фрлиу-рлиу», да так, что звон стоял в ушах.

Мишка остановился, высыпал на снег горсть кукурузной крупы — поделился своим заработком с птицами. Они провожали его до самого порога.

Зайдя в хату, Мишка разделся, молча высыпал в короб крупу.

— Что будем на ужин варить, дедо? — спросил мальчик степенно.

Дедо Микула, как и всегда, не сидел без дела. Он стругал деревянный башмак и одновременно наблюдал за Мишкой из-под кустистых седых бровей. «Повзрослел хлопчик. За два месяца повзрослел, переменился…» — подумал дед.

«Ничего я, дедо, не хочу», — отвечал Мишка старику на все его уговоры поесть хоть немножко. «Опомнись, Мишко! Ты ведь легинь!» — строго и ласково выговаривал ему дедо. Но Мишка будто не слышал.

Вскоре в селе начались новые аресты. Жандармы казнили троих дубчан.

Мальчик не находил себе места. Страх за дедушку, за Анцю заставил его очнуться от своего горя. Оно будто отступило куда-то в глубь души.

Что-то новое появилось в характере Мишки — задумчивость, серьезность. «Ох и рано ему приходится со своим детством прощаться!» — не раз вздыхал Микула.

Мальчика уже не интересовали, как бывало, сказки. Однажды он перебил дедушку на самом интересном месте:

— А люди видели, дедо, бога? Как он там держится на небе?

Микула долго молчал. Вон уже какие мысли у хлопчика! А как ему поведать о том, что еще недавно, встретившись тайком с Анталом, шел похожий разговор. Антал положил ему руки на плечи, вздохнул горестно: «В Чинадево люди за проволокой падают от голода и болезней. Как помочь им? Где же бог, друже, когда он накажет несправедливость?»

Этот добрый горячий венгр обо всех заботился. Рискуя жизнью, не раз помогал партизанам, доставал им пропуска, оружие. Когда-то он и Микуле помог поселиться здесь, в Дубчанах. С тех пор он был ему за брата. И вот его уже нет в живых. Казнили страшной смертью верного друга.

— Что не знаю, то не знаю, Мишко, как еще бог держится на небе, когда на земле столько зла! — наконец ответил дедушка, скрывая от внука неимоверную боль за Андрея, Палия, Антала, за всех, кто пал в бою, кто был замучен в тюрьмах, томился в лагерях. — Только одно, Мишко, знаю, — помолчав добавил он, — как ширится весной Латорица, так ширится река борцов за правду. Это половодье унесет в бездну нечестивцев фашицких, хортиков поганых.

Уверенность дедушки теплом влилась в душу Мишки. Может, потому, что рядом с ним был дедо, Мишка сумел справиться со своим горем. После похорон матери даже друзья не видели слез на его глазах. Мишка во всем старался подражать Микуле — в словах, жестах. Умение деда владеть собой, его привычка говорить, обдумывая каждое слово, твердость духа, несмотря на пережитые невзгоды, — все это отразилось на характере Мишки. Он даже шагать старался, как дедо, — широко, уверенно.