Письмо в такси - [9]

— У меня нет ровесников. Ах, Жильберта, я должна вам сделать очень важное и срочное признание.

— Мне? Правда?

— Я впутала вас в свою ложь.

— Это доказательство дружбы, я вас благодарю, — отвечала Жильберта, тогда как Сесилия нестерпимо страдала от того, что ей приходится делать своей союзницей женщину, в которой угадывалось честолюбие и которая совсем ее не привлекала.

— Дело все в том письме, которое я потеряла, когда провожала вас тогда на вокзал. Так вот, по несчастной случайности оно попало в руки человека, который пришел сюда ко мне…

— …и потребовал денег.

— О, если б только это, я бы выкрутилась, но он потребовал, чтобы я пригласила его на ужин. На ужин сюда, завтра вечером.

— Ужин у вас дома — это стоит миллионов! Скоро он совершит бог знает какое мошенничество и будет похваляться знакомством с вами и тем, что вы принимали его у себя. Как он был одет?

— О! Знаете, в наши дни князья, лавочники, служащие и воры одеваются одинаково. Гюстав видел издали, как он отсюда выходил, расспросил меня о нем, и, поскольку в моих мыслях вы были связаны с воспоминанием об этом потерянном письме, ваше имя первым пришло мне на ум. Я сказала Гюставу, что почувствовала себя плохо, а Андре Варэ, наш семейный врач, не смог прийти, и тогда я позвонила вам домой…

— Ко мне? Там никого нет.

— …и попросила не знаю кого, возможно, вашу горничную…

— Я о ней только мечтаю.

— …прислать ко мне врача, вашего знакомого.

На этих словах Жильберта возмутилась: она обвинила Сесилию в том, что та поставила ее в ложное, мучительное и невыносимое положение:

— Если ваш муж станет меня расспрашивать, что я ему отвечу?

— Я не знаю.

— Как же я буду защищаться?

— Я ничего не знаю. Простите, Жильберта, мне очень жаль: меня застигли врасплох, и я сказала Бог весть что.

— Бог весть что — это уж слишком. Я отказываюсь нести ответственность за визит, который вам нанес этот опасный тип.

Зная, что Сесилия не станет с ней ссориться, поскольку не сможет открыть Гюставу причину их размолвки, она встала и сладеньким тоном изложила ей свои сожаления, оттого что не может ей помочь, однако Сесилия была в меньшем замешательстве, чем предполагала Жильберта, ибо у нее было оружие, способное заставить задуматься:

— Я поставила вас в неудобное положение и признаю это, но, поскольку мы не подруги, я не могу поставить себе в упрек злоупотребление вашей дружбой, — сказала Сесилия. — Раз мой брат приезжает завтра, он найдет способ помочь мне выкрутиться. Я ему все объясню и знаю, что он обо всем этом подумает.

Жильберта сразу поняла, что допустила оплошность, и Сесилия, навсегда разлучив ее с Александром, превратит спровоцированный ею разрыв в предлог для того, чтобы больше ее не принимать, и захлопнет у нее перед носом двери того мира, в который ее манило честолюбие. Она глубоко раскаялась и, когда Сесилия пожелала ей всего хорошего, умоляла не держать на нее зла за нервный срыв, о котором она теперь сожалела.

— Позвольте задать вам один вопрос: вы потеряли любовное письмо? — спросила Жильберта.

— О нет!

— Тогда другое дело. Если бы я точно знала, о чем идет речь, я бы, возможно, выкрутилась, чтобы оказать вам услугу.

— Ну что ж, я совершила большую неосторожность, которая может сильно навредить и причинить боль моему мужу.

— Какую неосторожность?

— Все очень просто, — ответила Сесилия.

И рассказала ей, как однажды вечером Гюстав, обычно такой осторожный, уравновешенный, спокойный, вернулся домой разъяренным, потому что месье Дубляр-Депом, президент банка, говорил с ним свысока. В гневе он даже сказал, что этот якобы ангел во плоти наряжается собакой и надирается со своеобразными девицами. Гюстав обозвал его Ненасытной Лапой и Темнилой. Эти слова позабавили Сесилию, и она мало того что пересказала их в письме своему брату, так еще и присовокупила сценарий небольшой драмы под названием «Обратная сторона банкиров». По сюжету Дубляр-Депом был игрушкой своих махинаций, чувств и интриг; куда бы он ни пошел, любая дорога вела его в тюрьму, а Гюстав мечтал лишь о свободном доступе в тюрьмы-гостиные, которые посещал Дубляр. Сесилия тщетно старалась направить его в другую сторону. Она танцевала, пела, переодевалась; она одна была для него тысячей соблазнительных женщин, но он ни к одной не прислушивался. Что до Александра, тот царил в мире фантазии. Он насмехался над Гюставом и советовал Сесилии бросить его. Разрываясь между двумя мирами, она плакала, а брат, чтобы ее развлечь, повел ее в ночной клуб, где музыка уносила ее в объятия жениха, который вечно будет женихом. Вернувшись к реальности, она вновь столкнулась с таким неизбывным отчаянием, что замертво упала на коврике перед дверью своего дома.

— Вы счастливо отделались, — заметила Жильберта, когда Сесилия закончила свой рассказ. — Не понимаю, почему вы так изводитесь. Будущее вашего мужа уже не в опасности, потому что письмо принесли не месье Дубляр-Депому, а вам самой. Так что вам нечего бояться. Признайтесь Гюставу, что вы пересказали брату его слова о Дубляр-Депоме; скажите ему, чем вам угрожают, и завтра он встретит этого господина у дверей и схватит его за шиворот. Из осторожности можно было бы обратиться в полицию.