Письмо - [8]

Совсем рядом с грохотом взметнулся и неохотно рассыпался черно-алый куст снарядного разрыва. Танки рычали уже перед самым окопом. Даже не целясь, держа автоматы у правого бока, поливали огнем поле тусклые серо-зеленые фигуры.

- Не смейте! Прочь! - хрипло закричал Почтмейстер, переваливаясь через бруствер. - Назад, я вам говорю! Назад, нелюди!.. - Он встал на ноги, шагнул навстречу танку и, размахнувшись, будто гранату, швырнул теплый, работающий магнитофон в смердящее гарью, неотвратимо наползающее чудовище. Разлетелись пластмассовые осколки. Но песня, но тысячи и тысячи голосов, пробившихся сюда через десятилетия, продолжали звучать как прежде, возносясь к низким осенним облакам. Ничто не могло заглушить их, ни надсадный рев танковых двигателей, ни стрельба, ни снарядные разрывы. Смеются дети, весь в цветах и в пчелах сад...

Яростно грохоча, танк прошел сквозь Гавриила Васильевича, не причинив ему вреда. Не мог, как бы ни старался. Не по зубам ему было преодолеть невидимую броню времени. И сразу изменилось что-то, сместилось. Будто выключили... Почтмейстер стоял хотя и на том же самом поле, но на сегодняшнем, нынешнем на зеленом, неописуемой красоты Певческом поле среди тысяч и тысяч людей молодых, старых, - вдохновенно и согласно певших песню: ...Восходит солнце, значит, вечно жив солдат!

Что-то теплилось, резало ладонь, было что-то в руке у него, у Петухова, что-то принес, вынес он из прошлого. Позеленевший, хрупкий, осыпающийся черной окалиной винтовочный патрон. Вот, значит, как расправились с этим мужественным золотистым сплавом годы. Почтмейстер близоруко подносит патрон к глазам, осматривает. Не лежит ли что-то внутри проржавевшего, почерневшего от времени латунного конверта? Старческими, не очень послушными, не очень сильными пальцами он захватывает шершавую, все еще острую пулю, дергает, расшатывает. Пуля поддается, идет, идет... Так и есть! Внутри, в гильзе, желтеет свернутая бумажка. Осторожно, сдерживая дыхание, старик разворачивает ее. Рыжеватые - уж не кровью ли начертаны? - неуклюжие, скачущие буквы. Слабеющей рукой начертаны: "Живые, пойте о нас!" Так вот оно что!

Письмо!.. Письмо в завтра. То есть в сегодня. Ну что ж, это по его части. Он не подведет. Доставит. Уже доставил. "Живые, пойте о нас!" Живые, вы слышите?

Тысячи и тысячи людей на Певческом поле, глядя перед собой повлажневшими глазами - словно не в пространство глядели, а во время! - все пели и пели песню, адресованную бойцу. Солдат, ты слышишь? Встань! Встань и живи!

И казалось, что вот-вот, еще бы капельку, да, капельку любви вложить в эти слова, еще бы крупицу веры - воскурится солдат из-под их ног, из песчаной почвы сизым таким дымком, туманом, что ли. Потом завьется, закрутится пар этот, уплотнится, обретет черты... Откроет солдат глаза, поведет ими. "И как же, - произнесет смущенно, - я долго спал!.." Да, да, еще бы капельку, малую капельку любви, крохотную крупицу веры...

...Посылая весточку другу-современнику, вы - это бывает - от полноты чувств хотите порадовать и человека, который аккуратно и вовремя доставит ваше письмо. И вы пишите тогда прямо на конверте: "Привет почтальону!"

Когда соберетесь однажды написать в Прошлое или в Будущее, если захотите вступить в переписку с собственными воспоминаниями или мечтами и если у вас при этом окажется хорошее настроение, не сочтите за труд, черкните тогда прямо на конверте: "Привет Почтмейстеру!" Ему будет очень приятно.