Письмо из Нью-Йорка - [2]

— Я действительно иностранец, — заговорил мосье Пэрли по-английски с острым, как нож, акцентом. — Я иностранец в этом кабаке, иностранец в этом обществе, иностранец в… — Тут он умолк, и его глаза засверкали жутким пламенем ненависти. — Но я никогда не думал, — продолжал он, — что умение читать по-французски — столь уж редкое достоинство.

Высокомерно и в то же время с некоторой, как мне показалось, скрытой нервозностью мосье Пэрли подошел к стойке и взял пачку моих бумаг.

— Нет сомнения, — надменно промолвил он, — что мне не поверят, если я переведу написанное здесь. Но вот, — он бегло просмотрел несколько листков, — вот это — рекомендательное письмо, написанное по-английски. Оно адресовано президенту Захарию Тэйлору американским послом в Париже.

Тут опять наступила потрясающая тишина. Она была нарушена барменом, который, выхватив письмо из рук мосье Пэрли, прокричал:

— Ей-богу, ребята, это не вранье. Этот джент самый настоящий!

— Чепуха, — недоверчиво проворчал чумазый человечек.

— Ей-богу, — сказал бармен, — пусть я буду козий сын, если не так!

Тебе, Морис, знакомы перемены настроения парижской толпы. Американская же публика еще более эмоциональна. В мгновение ока враждебность ко мне сменилась неистовым дружелюбием. Все бросились хлопать меня по спине, жать руку, и я оказался притиснутым к стойке толпой людей, наперебой предлагающих мне угощение. Толпа скандировала: «Лафайет! Лафайет!» Тщетно пытался я выяснить причину такой реакции. Мои вопросы эти люди принимали за шутку и хохотали до слез. Мне подумалось, что мосье Пэрли мог бы дать объяснение происходящему.

— Джентльмены! — взмолился я. — Выслушайте меня!

— Тихо! — крикнул очень крупный и старый человек с выцветшими рыжими бакенбардами. На глазах у него выступили слезы; перед этим он напевал песенку под названием «Янки дудл». — Слушайте Лафайета!

— Уверяю вас, — продолжал твой покорный слуга, — что я преисполнен благодарности за ваше гостеприимство. Но я приехал в Нью-Йорк по делу, по одному безотлагательному и чрезвычайно важному делу. Если вы позволите мне расплатиться…

— Ваши деньги здесь не нужны, мусье, — прервал меня бармен. — Надирайтесь в лоск, трезвым мы вас не отпустим.

— Но я не могу надираться в лоск, поверьте мне. Это поставит под удар все мое предприятие. Я действительно должен идти!

— Минуточку, — с коварным видом произнес чумазый субъект, — что у вас тут за дело?

Ты, Морис, называл меня донкихотствующим чудаком. Я не могу согласиться с тобой в этом. Ты назвал меня также бесстыдником. Возможно, в этом ты оказался прав. Но что мне оставалось делать?

— Слыхал ли кто из присутствующих здесь джентльменов, — спросил я, — о мадам Тевенэ? О мадам Тевенэ, что живет в доме номер двадцать три по Томас-стрит, неподалеку от Хадсон-стрит?

Разумеется, я не ждал утвердительного ответа. Тем не менее несколько мужчин кивнули головами, а двое явно захихикали при упоминании улицы.

— Старая скряга? — спросил плутоватый субъект в клетчатых панталонах.

— К сожалению, сэр, вы верно охарактеризовали ее. Мадам Тевенэ очень богата. И я приехал сюда, — вскричал я, — дабы предотвратить ужасную несправедливость!

Несмотря на все мои старания, меня не отпускали.

— А что случилось? — поинтересовались с полдюжины голосов.

— Видите ли, дочка мадам Тевенэ, мадмуазель Клодин, живет в Париже в жесточайшей нужде. Сама мадам приехала сюда, подпав под влияние одного дьявола в юбке, который называет себя… Джентльмены, я умоляю вас!..

— Держу пари, — закричал человечек с пистолетом, — что вы по уши влюблены в эту, как ее… дочку. — Он был очень доволен собой. — Ведь я, небось, прав?

Как, вопрошаю я провидение, могли эти люди проведать о моей тайне? Все же я счел за обязанность поведать им правду.

— Не скрою, — сказал я, — что я действительно с большим уважением относился к м-ль Клодин. Но эта леди, поверьте мне, помолвлена с одним моим другом, артиллерийским офицером.

— Тогда что вам за дело до всей этой истории? — снова полюбопытствовал коварный человечек.

Вопрос застал меня врасплох. Я не знал, что и ответить. Но тут бармен с золотыми зубами перегнулся через стойку.

— Ежели вам угодно застать старуху француженку живой, мусье, то вам надобно поспешить, — сказал он. — С ней, слыхать, нынче утром случился удар.

От этого сообщения меня охватило отчаяние. С десяток голосов потребовали, чтобы я оставался; тут встал древний, но дюжий старик с выцветшими рыжими бакенбардами; я так и не понял, сколько ему лет: уж больно он выглядел крепким и сильным.

— Кто из вас был рядом с Вашингтоном? — спросил он с презрением, неожиданно ухватив неугомонного человечка за галстук. — Дорогу племяннику Лафайета!

Мне устроили овацию, гурьбой провожали до дверей, хором наказывали непременно воротиться и обещали дожидаться моего прихода. Не знаю, почему, но мне хотелось встретиться в толпе взглядом с мосье Пэрли. Он сидел у колонны за столиком под газовым рожком, лицо его было бледнее, чем прежде.

Я не видал более унылой улицы, нежели Томас-стрит, на которую был доставлен извозчиком. Возможно, такое впечатление сложилось из-за моего душевного состояния, понимаешь ли, я подумал: а вдруг мадам Тевенэ умерла, не оставив Клодин ни единого су?