Письма в Небеса - [28]

У Самозванца, видевшего всё это из окна, сдали нервы. Он позволил панике взять верх над собой, затрясся, заметался… Повстанцы уже ломились к нему в двери. Он бросил оружие и чёрным ходом сломя голову пустился вон из дворца. Возле дверей своей жены, Марины Мнишек, затормозил на секунду, видимо, решая, стоит ли спасать царицу или обойдётся: нет, не стоит! Счёл нужным только крикнуть: «Сердце моё, измена!» — и полетел дальше. В конце концов, женился он на ней только по особому настоянию поляков — решил, что это будет меньшей из уступок Польше; разговоры же о его романтической влюблённости в Марину ничем не подтверждаются.

Вот он бежит: сперва в свою личную баньку, потом, через потайной ход, — в соседние палаты… Дальше бежать некуда. В панике выпрыгнул из окна, с десятиметровой высоты. Упал — подняться не может: обе ноги вывихнуты. Подоспели верные Гришке стрельцы, на руках отнесли его в ближайшие хоромы… Уложили его там на лавку — Гришка умолял спасти его, сулил золотые горы. Тут ворвались повстанцы. Отрепьев плакал, просил его выслушать. «Кто ты такой, сукин сын? — кричали ему в лицо. — Признавайся!» — «Божией милостью государь всея Руси Димитрий Иоаннович!» — вопил сквозь слёзы самозванец, и этим своим упорством едва не спас себе жизнь: заговорщики почти поверили ему, полагая, что в такую минуту, перед лицом неизбежной смерти, не лгут. Но некий недоверчивый купец по прозванию Мыльник мрачно заметил: «Таких царей у меня хватает дома на конюшне! Вот я тебе сейчас дам благословение!» И чтобы пресечь ненужные споры, выстрелил самозванцу в лоб. Все как по команде принялись стрелять в безжизненное тело, колоть его пиками, рубить саблями…

Впрочем, труп был ещё достаточно цел, чтобы его выставить на обозрение народу. Несколько дней тело Отрепьева пролежало на столе посреди рынка; под столом лежало тело его друга Басманова. Потом их похоронили, и тогда на Москву нагрянули небывалые для конца мая холода. Народ говорил: «Это потому, что похоронили злодея по-христиански! Нельзя так!» Гришку выкопали из могилы, сожгли, пеплом зарядили пушку и выстрелили в сторону Польши: «Уходи откуда пришёл!»

…Несколько лет назад московские военные специалисты проводили экспертизу Царь-Пушки. Оказалось, что это символическое орудие не всё время стояло без дела: один раз из него всё-таки выстрелили. Это был тот самый выстрел 1606 года, когда вместо ядра был использован прах царя-самозванца, арианского ставленника Григория…

Сейчас уже с трудом верится, но всё-таки… Вдруг Царь-Пушке придётся стрелять и во второй раз?

Письмо 7 ЦАРСКОЕ ИЛИ БОЖЬЕ?

В последние царские годы мой прадед проходил военную службу в Петербурге и нередко стоял в карауле на Исаакиевской площади. По ночам на площадь забредали порой шумные компании студентов. Солдату-часовому до студентов дела нет: ну, шумят, ну, хохочут. Но утром после таких студенческих прогулок на цоколе памятника Николаю I полиция находила наклеенные листовки с возмутительными стишками:

Глупый умного догоняет,

Да Исакия мешает!

Глупый — это, по мнению революционно настроенных студентов, Николай I, — а умный кто? Конечно, Пётр I, чей памятник, знаменитый Медный всадник, стоит неподалёку. Петра революционеры уважали. Конь первого русского императора летит стремительно, а конь Николая гарцует парадным шагом — где уж тут догонишь? — Да и громада Исаакиевского собора скрывает пращура от потомка…

После таких случаев моему прадеду велено было студентов с площади гнать или уж во всяком случае не давать им приближаться к памятнику Николаю I.

Рассказывая эту историю, прадед прибавлял:

— А знаете, почему на памятнике Петру изображена огромная змея?

Есть, оказывается, на этот счёт старинная петербургская легенда.

Как-то Пётр, прогуливаясь верхом по невским болотам, увидел на берегу лесного озера огромный валун, нависающий над водой, словно каменная волна. Жители ближней деревни Лахта называли этот валун Гром-камнем. Пётр пришпорил коня, одним махом взлетел на вершину камня — и тут произошло чудо: время остановилось, горизонты раздвинулись, и в один миг царь увидел всю Россию — от северных лесов до Чёрного моря, от Финского залива до Тихого океана. Он мог разглядеть каждый город, каждое село, видел несметные богатства, таящиеся в недрах русской земли, видел всех своих подданных, видел и свой Питербурх, — но не тот крохотный недостроенный городок, который он только что покинул, а великую, славную и прекрасную столицу могучей империи. Одну секунду длилось видение, но царь успел рассмотреть всё, до мельчайших деталей. Захлебнувшись от восторга, он выдохнул: «Всё — моё!..» Потом спохватился, перекрестился и добавил: «И Божье!»

Однако, хотя он успел поправиться, всё же Господь счёл его слова чрезмерно гордыми. И чтобы наказать не в меру вознёсшегося императора, из озера выползла огромная змея и ужалила царского коня в ногу. Конь упал мёртвым. Император свалился на камень, оглянулся — змеи уже не было. Тогда Пётр встал на колени, отвесил земной поклон и смиренно произнёс: «Всё — Божье! И моё…» И отправился домой пешком. С тех пор полюбил он бывать на берегу того озера, взбираться на Гром-камень, и хотя чудесное видение уже не повторялось, Пётр подолгу просиживал на тёплом мохе, которым оброс могучий валун, и чувствовал, как силы у него прибывают.