Письма - [34]

Мистер Коббан скверно начинает свой отзыв, характеризуя мое письмо, в котором я указываю мистеру Уибли на допущенную им ошибку, как «наглый парадокс». Эпитет «наглый» лишен тут смысла, а слово «парадокс» употреблено не к месту. Боюсь, когда люди пишут в газету, это пагубно отражается на стиле. В ход идут грубости и оскорбительные выражения; авторы теряют всякое чувство меры, ступив на это престранное журналистское поприще, где верх берут всегда самые крикливые. Выражение «наглый парадокс» — это не грубость и не оскорбление, но не следовало прибегать к нему, говоря о моем письме. Впрочем, в дальнейшем мистер Коббан полностью исправляет то, что, несомненно, было с его стороны лишь случайным нарушением хороших манер, присваивая вышеупомянутый наглый парадокс: вслед за мной он указывает, что художник всегда будет рассматривать произведение искусства с точки зрения красоты стиля и красоты отделки и что те, у кого либо нет чувства прекрасного, либо оно подчинено соображениям нравственности, всегда будут обращать внимание исключительно на содержание и усматривать в его морали мерило и критерий представленных на их суд поэмы, романа или картины, тогда как критики, пишущие в газетах, иногда принимают сторону первых, а иногда — вторых, в зависимости от того, культурны они или нет. В сущности мистер Коббан превращает наглый парадокс в скучный трюизм и, осмелюсь заметить, оказывает тем самым добрую услугу. Английские читатели любят скучать и любят, когда им дают скучные объяснения. Мистер Коббан наверняка уже раскаялся в том, что начал со столь неудачного выражения, поэтому я больше не буду этого касаться. Что до меня, он вполне прощен.

И наконец, милостивый государь, прежде чем расстаться со «Скотс обсервер», я считаю своим долгом объясниться с Вами начистоту. Один мой близкий друг, восхитительный и выдающийся литератор, лично знакомый с Вами, поделился со мной догадкой, что на самом деле в этой ужасной полемике участвовали только два человека: редактор «Скотс обсервер» и автор «Дориана Грея». Сегодня во время обеда, за бутылкой превосходного кьянти, мой друг доказывал, что Вы просто воспользовались вымышленными и загадочными фамилиями, чтобы в яркой, выразительной форме изложить взгляды некоторых полуобразованных слоев нашего общества, и что письма, подписанные буквой «X», — это Ваша собственная мастерская, хотя и довольно злая, карикатура на филистера, как бы нарисованная им же самим. Признаться, подобная мысль пришла в голову и мне, когда я читал первое письмо «X» — то, в котором он предлагал судить об искусстве художника по его политическим убеждениям, так, чтобы всякий, кто разойдется с художником во взглядах по вопросу о том, как лучше всего править злосчастной Ирландией, непременно обругал его произведение. Но поскольку разновидностей филистеров бесконечное множество, а север Британии славится сугубой серьезностью, я отбросил эту мысль, сочтя, что так шутить не пристало редактору шотландской газеты. Боюсь, что тогда я ошибся и что вы все время забавлялись тем, что придумывали марионеток и учили их изрекать громкие слова. Ну что ж, милостивый государь, если это так — а мой друг убежден в этом, — позвольте мне самым искренним образом поздравить Вас с тем, как искусно Вы воспроизвели то отсутствие литературного стиля, которое, говорят, совершенно необходимо для создания выразительных и жизнеподобных характеров. Признаюсь, я попался на Вашу удочку; впрочем, я не держу на Вас зла, а так как Вы, без сомнения, исподтишка смеялись надо мной, позвольте мне теперь посмеяться вместе с Вами, пусть даже чуть-чуть принужденно. Когда тайна раскрыта, комедии конец. Опустите занавес и уложите своих кукол спать. Я люблю Дон Кихота, но я больше не желаю сражаться с марионетками, как бы ловко ни дергал их за ниточки кукловод. Отправьте их, милостивый государь, на полку. На полке им самое место. Когда-нибудь Вам представится случай переименовать их и устроить представление для нашего удовольствия. Они составляют превосходную труппу и отлично проделывают свои номера, а если они малость нереальны, то я не из тех, кто ратует против нереальности в искусстве. Розыгрыш Вам удался на славу. Единственное, чего я не могу понять, — зачем понадобилось Вам давать своим марионеткам такие необыкновенные и невероятные имена? Остаюсь, милостивый государь, Ваш покорный слуга

Оскар Уайльд

88. Лоренсу Барретту {98}

Тайт-стрит, 16

[Конец 1890 г.]

Уважаемый Лоренс Барретт, я с огромным удовольствием принимаю Ваше предложение и почту за счастье отдать свою пьесу в руки такого выдающегося артиста, как Вы.

Окажите мне одолжение, если это не причинит Вам неудобства, и уплатите мне 100 фунтов стерлингов сразу — в счет суммы, которая будет причитаться мне на день постановки пьесы или в качестве денежного залога на тот случай, если постановка не состоится. Мне важно получить немного денег как раз сейчас.

Что касается сокращения пьесы, то я буду весьма рад сжать текст в соответствии с Вашими пожеланиями или предоставить сделать это Вам самому.

Надеюсь, Вы теперь вполне поправились; я частенько вспоминаю нашу восхитительную поездку по горам над Рейном.