Письма - [11]

Вчера (в четверг) сначала побывали в библиотеке св. Амброзия, где видели несколько знаменитых рукописных книг и два превосходных палимпсеста, а также библию с ирландскими глоссами не то шестого, не то седьмого века, которые были прочтены Тоддом, Уитли Стоуксом и другими исследователями; кроме того, там неплохое собрание картин, в частности коллекция рисунков и набросков мелом Рафаэля — по-моему, гораздо более интересных, чем его полотна, — хорошие работы Гольбейна и Альбрехта Дюрера.

Потом — в картинной галерее. Несколько хороших полотен Корреджо и Перуджино; жемчужина всей коллекции — прелестная «Мадонна» Бернардино, стоящая на фоне решетки, увитой розами, которые восхитили бы Морриса и Россетти; другую его «Мадонну», на фоне лилий, мы видели в библиотеке.

Милан — это второй Париж. Дивные аркады и галереи; весь город — сплошной белый камень и позолота. Превосходно пообедали в ресторане Биффи и запили обед отличным астийским вином, похожим на хороший сидр или на сладкое шампанское. Вечером слушали новую оперу, «Долорес», сочиненную молодым маэстро Аутери; местами это неплохая имитация Беллини, есть два-три изящных рондо, но общее впечатление — немелодичные вопли. Тем не менее неистовый восторг публики не знал границ. Каждые пять минут поднималась буря рукоплесканий и со всех сторон зала неслись крики «Браво!», после чего все исполнители в бурном порыве бросались звать композитора, который сидел в ближайшей ложе, готовый выскочить на сцену при малейшем намеке на одобрение. Этакий тщедушный субъект, который для выражения переполнявших его чувств прикладывал свою немытую руку к несвежего вида рубашке, бросался в экстазе на шею примадонне и посылал всем нам воздушные поцелуи. Выходил он не меньше девятнадцати раз, пока наконец на сцену не вынесли три венка, один из которых — зеленый лавровый венец с зелеными же лентами — и был водружен ему на голову, но так как голова у него очень узкая, венец спереди покоился на его длиннющем костистом носу, а сзади — на грязном вороте. Не видал ничего нелепее всей этой сцены. Опера, если не считать пары удачных мест, начисто лишена художественных достоинств. В театре была принцесса Маргарита, очень породистая и бледная.

Пишу я это в красивом месте — городке Арона на Лаго-Маджоре. Махэффи и юный Гулдинг остались в Милане и поедут оттуда в Геную. За неимением денег я вынужден был расстаться с ними и чувствую себя очень одиноким. Мы замечательно путешествовали.

Дилижанс отправляется сегодня в двенадцать. Мы поедем через Симплонский перевал почти до Лозанны — восемнадцать часов в дилижансе. Завтра вечером (в субботу) буду в Лозанне.

Твой Оскар

2. Уильяму Уорду [17

Дублин, Меррион-сквер Норт, 1

[Среда 26 июля 1876 г. Почтовый штемпель — 27 июля 1876 г.]

Дружище, признаться, я не числю себя прихожанином Храма Разума. Ведь разум мужчины — это, по-моему, самый лживый и дурной советчик на свете, не считая разве что разума женщины. Вера, на мой взгляд, есть яркий свет стезе моей, хотя это, конечно, экзотический побег в нашем сознании, нуждающийся в постоянном уходе. Моя матушка, наверное, согласилась бы с тобой. Делая исключение для народа, которому догма, по ее мнению, необходима, она отвергает религиозные предрассудки и догмы во всех формах, и особенно идею священника и таинства, стоящих между нею и Богом. У нее очень сильна вера в ту ипостась Бога, которую мы называем духом святым, — в божественный разум, коему сопричастны все мы, смертные. В этой вере она очень крепка. Хотя иной раз ее, конечно, тревожат разлад и несовершенство мира, когда ей случается заглянуть в книгу философа-пессимиста.

Последний из ее пессимистов, Шопенгауэр, утверждает, что весь род человеческий должен был бы в назначенный день, выразив в твердой, но уважительной форме решительный протест Богу, сойти в море и оставить сей мир необитаемым, но, боюсь, некоторые негодники уклонятся и, попрятавшись, заново заселят потом землю. Удивительно, как ты не видишь красоты и неизбежности воплощения Бога в человека ради того, чтобы помочь нам держаться за подол Бесконечности. А вот идею искупления, честно сознаюсь, понять трудно. Но после явления Христа неживой мир пробудился от сна. После его прихода мы стали жить. По-моему, наилучшим доказательством идеи воплощения Бога в человека является вся история христианства — история благородных людей и мыслей, а не простой пересказ неподтвержденных исторических преданий.

По-моему, ты должен объяснить (особенно психологически) сущность св. Бернара, св. Августина и св. Филиппа Нери — и даже Лиддона и Ньюмена в наше время — как хороших философов и добрых христиан. Это напомнило мне о «Новой республике» Маллока в «Белгрейвии»; вещь явно умная — особенно хорош Джоуэтт. Если у тебя есть ключ ко всем персонажам — пришли мне, пожалуйста.

Посылаю тебе письмо и вместе с ним — книгу. Интересно, что ты откроешь сначала? Это «Аврора Ли» — по-моему, ты говорил, что не читал ее. Это одна из тех книг, в которые автор вложил сердце — и какое большое сердце! Будучи искренни, они не могут наскучить. Ведь нас, после всех наших занятий эстетикой, утомляет искусственное, но отнюдь не естественное. Я причисляю эту вещь к лучшим из лучших произведений в нашей литературе.