Письма туда и обратно - [21]

А тем временем в интернате наступает тишина (детей развели по спальням). Глухая ночь за окном, и огоньки фактории, того и гляди, погаснут, придавленные низким небом и подступающей со всех сторон тайгой. Вот-вот погаснет лампа и в комнате Галочки Тереховой. Гость уже давно заметил, где выключатель, но медлит, сдерживая себя и понимая, что страстный монолог хозяйки — «Господи, почему я такая невезучая? Угораздило меня сюда попасть! Все люди как люди, живут в больших городах, а здесь даже жениха не найдешь, если захочешь, и вообще тощища, хоть вой, ни театров, ни эстрады, ни телевидения, одуреть можно!» — это последний ее оплот, который рассыплется на отдельные бессвязные фразы: «Не надо! Подожди! Ох, Саня! Милый… С ума сошел… я сама…» — едва он выключит свет.

Слияние биополей, так сказать. Затем она спросит счастливым голосом в темноте: «Ну, признавайся, что у тебя было с Тоней?» А Чернышев закурит и ответит: «Спроси у нее. Я секретов не выдаю».

«А я без тебя знаю, можешь не говорить! Если приставал к ней, то заработал затрещину. С ней шутки плохи, имей в виду. Она — это не я. Я слабая дурочка, а она о-е-ей! Ненавидит мужчин, так и знай».

«Приму к сведению», — ответит темнота голосом Чернышева.

Пожалуй, лягу. Звон в ушах и кислый привкус во рту. Заразил меня Никита. Но ты не тревожься. Это так, до утра. Завтра встану здоровым, вот увидишь. Сама береги себя, не вздумай болеть. Эту семейную, так сказать, обязанность я полностью беру на себя. Меня не убудет от того, что иногда покашляю, почихаю и, прошу прощения, посопливлю за двоих. Если ты к тому же будешь ухаживать за мной, поить с ложечки чаем и время от времени целовать в безопасные места, то никакая холера дремучая или чума болотная меня не возьмет, обещаю.

Как я соскучился! Иди ко мне!

Дмитрий.

Любимый, дорогой Димка! Не представляешь, какой радостью был для меня твой телефонный звонок. Но эта связь… чтоб она пропала! Я кричала, как сумасшедшая, стучала по аппарату, взывала ко всем невидимым телефонисткам, но поняла лишь, что ты уже в Т., что жив-здоров, а в основном слышала космический треск, словно звонил ты из какой-то «черной дыры». Надеюсь, ты-то понял, что у меня все в порядке. Но твое письмо… Я получила его сегодня и, перечитав дважды, целый день брожу неверными шагами, как сомнамбула. Даже родители встревожились и попросили почитать, но я сказала, что письмо сугубо интимное.

А поразили меня и потрясли все твои девицы, все эти Тони, Гали, Любы, белокурые, смазливые, худосочные и мужиковатые — на любой вкус! — окружающие тебя, как вакханки, проливающие слезы, кающиеся, щедрые на исповеди и, прости за цинизм, видящие в тебе чуть ли не заместителя погибшего Чернышева.

Это надо же! Ты так изучил их подноготную, так вник в ситуацию, как, уверена, не предусматривает ни одна следовательская инструкция. Ты, Дима, добился поразительного эффекта собственного присутствия в темноте медпункта наедине с Камышан, а уж об этой бестии Тереховой не говорю: прямо вижу, как она виснет у тебя на шее, змея подколодная!

И нет, чтобы хоть в одном месте разразиться филиппикой по поводу «морального облика» этих факторских дев, заклеймить их гневными словами ради моего спокойствия… нет, напротив, сочувствуешь им! Твои симпатии на их стороне, это слепому видно. Они — жертвы, заблудшие души, бедные овечки, — та же ущемленная судьбой Камышан. А ей просто-напросто надо было думать головой, когда выходила замуж за алкоголика. А раз уж обожглась, то казни саму себя, свою нетерпеливость и неразборчивость, а не всех подряд, как она.

Ну, а эта смазливая Галочка… ох, как я ее ненавижу! Вот уж подлинный продукт эпохи. Их пруд пруди, этих Галочек. Они расплодились, как саранча, по всей стране, такие же длинноногие и всеядные, как саранча, с такой же способностью размножаться, как саранча, — никакой дефолиант беспомощных комсомольских призывов их не берет!

И такие, как она, воспитывают детей! Брр! Ее на пушечный выстрел нельзя подпускать к интернату, если, конечно, не ставить целью превращение ребятишек в духовных уродцев. Но ты и ей сочувствуешь, как Лука всепрощающий, и готов найти оправдание ее никчемной жизни.

О Слинкиной не говорю. Вызывает жалость, да. Радует тем, что невзрачная и имеет «прыщики на лбу». Безопасная, одним словом. Однако ты не поленился посвятить ей целыестраницы — больше, чем мне. Понимаю, что тебе это нужно «по делу», и как читательница благодарна, но как женщина и близкий тебе человек готова рвать и метать.

Ну ладно бы сухой протокол, это еще можно понять. А ведь на каждом шагу твои личные эмоции, да еще какие! Сострадание, сочувствие, чуть ли не нежность. Каково это читать мне?

Нет уж, любимый Димка! Я готова простить тебе всех твоих давних подружек, сколько бы их, безмозглых, ни было, но не знаю никакой пощады к сегодняшним твоим знакомствам — служебным или внеслужебным, безразлично!

Не буду целовать. Наталья.

Извини, пожалуйста. Перечитала написанное вчера и радуюсь, что не отправила. Я, кажется, была не в себе. Сегодня у меня иные чувства и мысли.

Во-первых, я тебя люблю. Из этого ты можешь заключать, что моя любовь питается ревностью. Но лучше все-таки не давать ей пищи, хотя прошу тебя писать обо всем, ничего не скрывая. Пожалуйста!