Письма туда и обратно - [20]

Ну уж с кем проще простого найти общий язык, так это с нарядной — пыжиковая шапка, оленья дошка, унты, вышитые бисером, — и светлолицей незнакомкой, которая выпрыгивает из открытой дверки АН-2 с «дипломатом» в руке и магазинной коробкой под мышкой. «С ума сойти! Это что за явление! Девушка, здравствуйте. С приездом! Могу поспорить, что вы москвичка». — «А вот и ошиблись: совсем не москвичка, а омичка, и вообще, я живу здесь. А вы кто такой? Откуда взялись? У нас на фактории такие не водятся. Значит, приезжий. Интересно, что вы здесь делаете?» — «Вас встречаю, разве не видите? Специально прибыл из тайги к этому рейсу. Давайте „дипломат“. Неважно, что нетяжелый! Все равно приятно помочь. Заодно узнаю, где вы живете и напрошусь в гости. Я ведь бездомный, можно сказать. Правда, имею ключ от медпункта, но это ведь не дом, а заведение, есть разница, верно? А у вас, наверно, отличные хоромы, вы наверняка привезли бутылку сухого вина и не знаете, с кем ее распить за благополучное возвращение, угадал?» — «Почти. Только у меня не хоромы, а комнатка при интернате. По коридору бегают дети, вопят и постоянно стучатся. Но лучше скажите, как у вас оказался ключ от медпункта? Тоня отдала?» — «Нет, выкрал». — «Отдала, значит. Так, так! Странно, странно! Что бы это значило, интересно знать?» — «Все очень просто. Я тяжелобольной. Тоня меня лечит, но вот улетела, бросила на произвол судьбы. Как вас зовут? Меня, кстати, зовут Сашей». — «А меня, кстати, зовут Галей. Но, может быть, вы все-таки дадите мне умыться после дороги и привести себя в порядок?» — «Отлично! Я тоже приведу себя в порядок. Какая комната в интернате?» — «Крайняя справа, угловая. Но можно ли тяжелобольному ходить в гости?» — «Даже необходимо, Галя. Через час буду, ждите».

Не стоит удивляться, Наташа, такому скоропалительному знакомству. Чернышев и Терехова — родственные души, угадавшие друг друга с первого взгляда. Новая форма общения — обмен биотоками. При этом не требуется, в сущности, словесного материала. Слова — дань старомодной условности тех времен, когда мужчина должен был затрачивать умственные усилия, чтобы добиться расположения прекрасного пола. Атавизм в некотором роде. Сегодня без него можно обойтись, как без удаленного аппендикса.

Чернышев это понимает, и Галочка Терехова чувствует с внутренней дрожью роковое сочетание биополей. Какой парень! Это тебе не хамюга Леха Максимов, не тщедушный ухажер ветеринар Костя Пальчиков, не быдловатый пилот Вася, который только и знает, что гоготать да лапать руками. Умница, по всему видно! А какая бородка шелковистая! Такой может заколебать!

Обалдеть можно, какая девчонка! Урожденная кафе «Столичного», что на улице Горького! Типичная пожирательница пирожных с орехами, запиваемых коктейлями через соломинку. Заядлая курильщица. Белозубая болтунья с маленьким ротиком и быстрыми, смелыми глазами. Повезло, ничего не скажешь! Подарок судьбы. Наверно, погибает от тоски в этой глухомани. Да еще бутылка рислинга — полный кайф, как говорится.

«За что выпьем, Галя?» — спрашивает он, присаживаясь на подлокотник кресла, в котором она уютно устроилась, подвернув ноги.

«Ну, за знакомство, наверно», — смеется родственное биополе.

Ох уж эти дети! Маленькие, широколицые, бесцеремонные — то и дело стучат в закрытую дверь и со смехом убегают. Вопят в коридоре, устраивают возню, невозможно спокойно поговорить. «Иногда, знаешь, до того доводят, что так бы и отлупила!» — «И что, лупишь?» — «Нет, что ты, нельзя! Да и вообще я их люблю. Они хорошие… когда спят». — «А скоро заснут?» — «Скоро. Через полчаса. Не обращай на них внимания, рассказывай, мне страшно интересно. Я ведь в Москве всего один раз была, да и то проездом и с мамой. А с мамой не разгуляешься! Она у меня жутко строгая, тоже учительница, между прочим». — «Все мамы строгие. Со всеми мамами не разгуляешься. А вот вдвоем мы бы разгулялись, небу стало бы жарко!» — «Да-а, представляю…». — «Нет, Галя, не представляешь! Приезжие видят Москву через магазины и вокзалы. А Москва, если ее знать, это целая вселенная!».

Чернышев, по-видимому, в ударе. Красноречивый экскурс по столице и ее достопримечательностям. Эти иллюстрации из журналов на стене, особенно фотографии знаменитых эстрадников, они откровенно говорят о вкусах и пристрастиях хозяйки. Поэтому нет смысла задерживаться на музеях и выставках, на библиотеках и исторических памятниках, раз существуют огромные эстрадные залы, которые берутся с бою, ночные бары при гостиничных комплексах (жаль, многие позакрывали!), молодежные дискотеки и малоизвестные полуподвальные кафе, где можно неплохо провести время… не говоря уж о дачах его приятелей, да, собственно говоря, и у его родителей есть дача, не слишком шикарная, но вполне пригодная, чтобы приютить такую симпатичную знакомую, как воспитательница школы-интерната из Кербо!

«Ох, как я мечтаю побывать в Москве!»

«А что мешает?»

Его рука уже давно обнимает ее за плечи, и, само собой, Галочка Терехова не шарахается испуганно в сторону, как Люба Слинкина. В конце концов, не такая она дура, чтобы разыгрывать перед столичным гостем свою полную неискушенность, а он, само собой, не такой болван, чтобы в это поверить. Одно опасение у Чернышева: как бы не нагрянул сюда и не нарушил их уют дружище Егор Хэйкогирович. Тот, правда, не видел, как он спешил в интернат, но обладает, несмотря на увечный нос, сверхъестественным нюхом на все напитки крепче речной воды. Но, кажется, Чирончин в этот вечер удачно подловил другого пассажира-земляка, в чьем чемодане… ну понятно! Прекрасно, раз так! Можно крепче обнять Галочку за плечи, почувствовать ее ответное движение и, приподняв другой рукой ее подбородок, «нанести», как говорил один поэт, первый поцелуй. Очень долгий, перехватывающий дыхание. «Ого! — задыхается она. — А ты нахал!» Но звучит это, сама понимаешь, Наташа, скорее похвалой смелости, чем гневным возмущением. Так и слышится: «Поцелуй меня еще раз, пожалуйста, нахал». Или что-то в этом роде.