Письма русского офицера о Польше, Австрийских владениях, Пруссии и Франции, с подробным описанием отечественной и заграничной войны с 1812 по 1814 год - [95]

Вот какую сделали мы записку:

1) Остановиться в Отель де Валуа, в улице Ришелье, насупротив Пале-Рояль, чтоб быть поближе к Тюльерийскому дворцу.

2) Взять в услужение на время N. Ипполита.

Осматривать:

1) Музеумы; 2) площадь карусельную; 3) чрез мост Пон-Неф, в древнюю церковь de Notre Dame; 4) сад растений; 5) Пантеон; 6) дом инвалидов; 7) Законодательного сословия палаты; 8) Люксембургский дворец; 9) площадь Вандомскую; 10) сад Тиволи, где гулянье и освещение бывает по четвергам и воскресеньям ввечеру. Тут и оптические картины. Потом театры: 1. Большая опера; 2. Французский; 3. Фейдо; 4. Варьете и проч., и проч. Не знаю, успею ль я все это увидеть, ибо долго в Париже быть не могу.

Город Шатотъери, 5 июля

Шампания, известная своими прекрасными винами, не есть прекрасная область. Она пуста и песчана. В местечке Эперне пили мы самое лучшее шампанское, и я должен был признаться, что до этого времени не пил настоящего. Оно не мутится и не имеет кислорезкого вкуса, потому что не подделано; не бушует, потому что без поташа. Тихо льется оно в стаканы алою или златовидную струею, услаждая обоняние и вкус. Деревня Аи производит лучшее шампанское. Досюда ехали мы в двухколесных почтовых тележках. Завтра поместимся в огромную почтовую карету, которую здесь называют дилижансом.

Город Мо, 6 июля

Дилижанс — преогромная и превыгодная карета, в которой всяк за сходную цену может нанять себе место. Тут сидишь, как в комнате, в обществе пятнадцати или шестнадцати разного звания, разных свойств и часто разных наций людей. Монах, лекарь, офицер, дряхлый старик и молодая девушка нередко случаются тут вместе. Всякий делает, что хочет. Один читает, другой говорит, третий дремлет, четвертый смеется, пятый зевает. Я смотрел окрестности, отыскивал места недавно бывших боев и любовался течением Марны. Резвая Марна, разгуливая по долинам, бежит вместе с нами к Парижу. Сперва видели мы ее справа (по выезде из Шалона); потом вдруг перерезала она нам дорогу (в Шатотьери) и замелькала слева; потом должны были мы еще раз ее переехать; и теперь она уже течет все левою стороною. Сена ожидает подругу свою с отверстыми объятиями в ближайших окрестностях Парижа, близ Шарантона.

Тут дрались русские, говорили мне французы, указывая на Шатотьери. Они пришли из Шалона, прямою дорогою чрез Этож на Монмираль и, заняв слева цепь гор, отрезали французскому корпусу дорогу у Лаферте, успев прежде него занять высокую гору, на которой стоит селение Жуар. О, и русские умели находить дороги во Франции!

Лаферте-су-Жуар значит в переводе Лаферте под Жуаром, то есть деревня Лаферте у подошвы, а село Жуар на вершине горы. Тут холмы одеты виноградниками, украшены рощицами, долины населены и обработаны. Здесь почти нет места, где бы не дрались. В Мо также было сражение <…>

Трактир в Бонди

Вот уж мы под самым Парижем! Слышим, как он шумит; кажется, чувствуем, как шевелится; но еще не видим его. Он там скрывается за высокими холмами и не хочет быть виден издалека. Наконец, думал я, увижу и я тот город, в который стекаются любопытство, золото и страсти из самых дальних краев Европы; город, который называется столицею света, источником просвещения и вкуса, жилищем роскоши и мод. Такой город должен быть огромен, великолепен, чист, светл, просторен и опрятен. Еще несколько минут — и завеса вскроется! Поверю в описание, рассказы молвы; увижу и узнаю. Дилижанс остановился на несколько минут у трактира в селении Бонди. Так это водится. Все подорожные зашли в трактир отдыхать или прохлаждаться. Я смотрю пристально на окрестности. Окрестности в городе то же, что предисловие в книге. Парижские довольно приятны для глаз; а для воображения, напитанного французскими романами, они должны казаться восхитительны. Рыцари Крестовых походов, воспетые Тассом, не с такою приятною тревогою чувств приближались к цели дальних походов и великих трудов своих, как питомцы французского воспитания приближаются к столице Франции. Что шаг, то напоминание!.. Проезжают чрез лес Бондийский (foret de Bondi) — и тысячи приключений, случившихся в нем, по сказанию романов, представляются воображению их. Увидят Венсен — и послышат тайное щекотание в сердце: им представляется, как известный счастливец в любви Ришелье заманивал в этот лес жен и дочерей маршалов и герцогов, княгинь и княжон; забавлял их пирами, музыкою, освещениями без ведома их мужей; шалил с ними, как с аркадскими пастушками, и вовлекал их в приятные глупости (des folies agreables), и проч., и проч.[66]. Но с этого времени окрестности Парижа доставлять будут русским и веем благомыслящим европейцам воспоминания чистейшие и благороднейшие. Здесь, скажут они, смотря на Монмартр, Бельвиль, Пантень и Сент-Винсен, здесь покрыли себя бессмертною славою герои союзных народов в глазах государей своих! Все села и деревни около Парижа обстроены хорошо; замки, сады, палаты, рощи, водопроводы, фонтаны и Уркский канал пестрят и украшают окрестности. Поселяне живы, веселы, поют и говорят без умолку; живут в красивых домиках. Молодые девушки гуляют хороводами или прыгают поодиночке с корзинками в руках. Они не столько прекрасны, как миловидны. Стройная кофточка, передник и соломенная шляпка или красивый чепчик составляют их наряд. Словом, около Парижа увидели мы гораздо более довольства, нежели где-нибудь во Франции. Только по всей дороге к Парижу и в окрестностях несносный запах часто заставляет зажимать нос. Тысячи худо зарытых тел и множество совсем не зарытых лошадей, разрушаясь на жару, заражают воздух. Французы в утешение себе говорят, что это русские и немцы тлеют на их земле. Да кто бы ни были, а их надобно погребсти порядочно! Своевольные ветреники судят по-своему, они говорят: «Это дело правительства!»… Но дилижанс готов, все садятся — едем в Париж!