Я спросил Прабхупаду, можно ли мне в офисе повторять «Харе Кришна», хотя бы про себя, когда со мной кто-то разговаривает. Я сказал, что люди порой несут полную чушь, и я предпочел бы только делать вид, что слушаю, а сам мысленно повторять мантру. Шрила Прабхупада ответил: «Да. А ахинею несут не только те люди, о которых ты рассказал. Все, даже величайшие философы, говорят чушь. Без сознания Кришны, знания о душе, выходящего за рамки телесных представлений, – нет истинного знания.
Постепенно мое влечение к Шриле Прабхупаде все больше росло, особенно благодаря его личностному отношению. Я тоже осторожно старался проявлять такое же отношение. Однажды на вечернюю программу в храм зашел сумасшедший пуэрториканец и стал кружиться в безумном танце, совсем не похожем на танец преданных. Прабхупада отнесся к нему с терпением, и тот в конце концов вышел на улицу. Когда на следующий день я шел по Нижнему Ист-Сайду на работу, то увидел этого парня. Он стоял посреди улицы с метлой и имитировал регулировщика, театрально управляя движением. После работы я сказал Прабхупаде: «Свамиджи, помните того человека, который вчера дико танцевал на нашем киртане? Сегодня я видел его на улице. Он регулировал движение». Прабхупада сначала поинтересовался, что я имею в виду под регулировкой движения. Я ответил, что тот имитировал полицейского, как сумасшедший.
– О, он сумасшедший? – спросил Прабхупада.
Я умышленно рассказываю о таких случайных моментах, поскольку подход Прабхупады к таким, казалось бы, обычным вещам, восхищал меня. Я уже давно относился к Прабхупаде с величайшим почтением, но когда я слышал, как он комментирует обыденные события, это углубляло мою любовь и привязанность к нему. Наши отношения представляли собой смесь абсолютной философии и личной привязанности на прочной основе любви и доверия. Прабхупада говорил, что если вы не познакомились с Кришной, то как вы можете Его полюбить? Похоже, это верно и в наших отношениях с Прабхупадой.
Однако, беседуя со Шрилой Прабхупадой, нельзя было быть легкомысленным. Он не был приятелем, подобно друзьям с Нижнего Ист-Сайда, флотским сослуживцам или сокурсникам из Бруклинского колледжа. Я никогда не забывал о его старшинстве и о том, что его интересует только Абсолютная Истина. Некоторые их парней, приходивших посмотреть на Прабхупаду, вели себя без должной почтительности, а порой даже подшучивали над ним. Они обменивались остротами даже в присутствии Прабхупады, думая, что он не замечает их колкостей. Ясное дело, они не считали, что все, сказанное Прабхупадой, – абсолютная истина. Когда я видел их легкомысленное отношение, меня это сразу возмущало. Я сопереживал Прабхупаде. Для меня были невыносимы любые колкости или фривольность в его присутствии.
Однажды Прабхупада сидел в своей комнате, любуясь большой кастрюлей, которую кто-то только что ему подарил. «Отличная кастрюля, – сказал Прабхупада, – а это превосходный рис». У Прабхупады было немного риса басмати, который он собирался приготовить в новой кастрюле. Прабхупада очень простодушно мог говорить о чем-то подобном. В каком-то смысле, он был очень уязвим перед нью-йоркскими хиппи, и когда парни отпускали завуалированные шуточки в его присутствии, или в другой комнате, я испытывал отчуждение к ним. Не то чтобы я был серьезным преданным (я таким еще не был), но Прабхупада был притягателен для меня. Даже без знания его философии, его слова сразу находили во мне отклик. Я видел его серьезность, почтенный возраст и в какой-то степени ощущал его безграничную доброту ко мне.
Было очевидно, насколько глубоки познания Прабхупады в науке о Кришне, но нам общаться с ним было не всегда легко. Из-за языковых отличий тем из ребят, которые проводили с Прабхупадой больше времени (как например Кит (Киртанананда)), приходилось помогать другим, кто не мог легко общаться с Прабхупадой. Но язык был лишь частью трудностей. Если мы говорили что-то иносказательно, предваряя это длинным вступлением, он переспрашивал: «А? Что?» Нужно было говорить просто и ясно и задавать хорошие вопросы. Нельзя было использовать сленг, засоряющие речь слова и фразы типа «ну, знаете», «ведь правда», в надежде, что Прабхупада из вежливости поддержит нас. Мы чувствовали, что нужно обращаться к Прабхупаде, как к духовному учителю, и задавать ему серьезные, философские вопросы.
Мало-помалу я получал возможности выражать свои сомнения и задавать вопросы, которые меня волновали. В один из вечеров я спросил Прабхупаду:
– Есть такие писатели, вроде Ницше и других, которые ведут людей в неверном направлении. Только теперь я стал понимать, как сильно они сбивают людей с толку. Их возвания имеют силу, и они пытаются быть честными, но заключения их жалкие и достойны лишь сожаления. Есть ли у них хоть какое-то сознание Бога?
Прабхупада сказал:
– Их искренность – это их сознание Бога.
Ответ Прабхупады был важен для меня. Если бы он сказал: «Да, они негодяи и глупцы, они – полностью бесполезны, и всем им место в аду», – то из-за своих привязанностей мне было бы трудно принять это. Вместо этого, Шрила Прабхупада умело помог мне, признав их возможное сознание Бога, хотя эти люди и прозябали в темноте. Прабхупада объяснил, что они, по крайней мере, пытались искать истину, а не наслаждаться чем-то. При этом они пребывали в невежестве, зависимые от своего умствования. Таким образом, я смог, наконец, сделать этот неизбежный шаг и оставить в прошлом повлиявших на меня мыслителей, в то же время сохраняя сочувствие и уважение к их жизни и устремленности.
