Письма незнакомке - [16]

Театральные истории

Любите ли вы актеров, сударыня? Сам я от них без ума и предпочитаю беседу с ними любой другой. Мне кажется, что тесное переплетение вымышленных персонажей с их собственной человеческой сутью производит самый неожиданный и поэтический эффект. Странные узы связывают героиню Расина и живую, вполне земную женщину, которая до самого выхода на сцену ведет весьма смелые разговоры. Особое удовольствие доставляют мне различные театральные истории, в которых действительность причудливо сплетается с вымыслом, как в какой-нибудь драме Пиранделло.

Недавно я ездил в Руан читать лекцию; после спектакля два актера — старый и молодой — пригласили меня «пропустить стаканчик» и поведали мне несколько забавных случаев из театральной жизни. Молодой актер играл в недавно появившейся пьесе (кажется, то была «Великовозрастная и простодушная девица») роль юноши, который, разочаровавшись в любви, вознамерился покончить с собой и с этой целью стащил револьвер у приятеля. Это вовремя обнаруживается, безутешного любовника отчитывают, и под конец владелец револьвера строго говорит ему:

— А ну-ка верни мне оружие.

Юноша в полном изнеможении протягивает револьвер.

— Это была замечательная сцена, — продолжал рассказчик, — но в тот миг, когда мне следовало вернуть оружие, я, ощупав карманы, с ужасом понял, что забыл взять его с собой… Револьвер остался за кулисами…

— Драматическое положение! Как же вы поступили?

— Сперва я задрожал от страха… Потом меня точно озарило, и я с достоинством проговорил: «Нет! Нет, я хочу сохранить этот револьвер как напоминание… Но клянусь тебе, что никогда не пущу его в ход».

Удивительное присутствие духа!.. Этот случай напоминает мне другой, тот, что произошел с госпожой Дорваль во время представления романтической драмы Дюма-отца «Антони». Припоминаете? В самом конце любовник Адели д’Эрве закалывает ее кинжалом. Входит муж, полковник д’Эрве, и убийца говорит ему: «Она мне противилась — я ее убил!» На одном спектакле в Руане Бокаж, игравший в этой пьесе и выведенный из себя (я уже забыл почему) то ли директором театра, то ли зрителями, выбежал со сцены, не произнеся своей коронной фразы… Мари Дорваль, по ходу пьесы уже убитая, видит, что Бокаж исчезает и на сцену выходит полковник. Понимая, что катастрофа неотвратима, она хладнокровно приподнимается и говорит мужу: «Я ему противилась, ОН меня убил…» Взрыв аплодисментов. Занавес. Публика нашла это естественным.

— Публика ВСЕ находит естественным… — вмешался старик. — Знакомо ли вам утверждение Симоны, великой Симоны? «Публика не слушает, а если слушает, то не слышит, если же слышит, то не понимает».

— Бесспорно одно: самое удивительное и неправдоподобное в театре принимается как должное, — замечаю я. — Иоланда Лаффон рассказала мне, что на сцене «Театр дез’Ар» она когда-то играла в пьесе «Помрачение» роль некоей Жюдит; по ходу действия героиня выбегает на сцену вне себя от волнения и бросается в дом, охваченный пламенем. После чего, чуть позже, на сцену выходит другой актер и объявляет: «Жюдит умерла». На одном из вечерних представлений возникла путаница, этот актер появился на сцене слишком рано и сказал самой Жюдит: «Жюдит умерла…» Иоланда Лаффон сочла, что все пропало. Однако в зале — никакой реакции. Представление продолжалось… Никто ничего не заметил, и в антракте ни один зритель даже не вспомнил об этом происшествии. Вот в чем прелесть театра…

Театральные истории нанизывались одна на другую. Им нет конца. Прощайте.

Тайная суть супружества

Вот оно, сударыня, одно из тех свободных воскресений, которые приносят мне такое блаженство. На каштанах под моими окнами распускаются почки, самый скороспелый из них — тот, что каждую весну первым подает знак к обновлению, — уже нежно зеленеет. Семьи прогуливаются с той воскресной неспешностью, темп которой задают детские коляски. Молчит телефон. А я, я знаю, что впереди у меня двенадцать часов покоя и тишины. Как чудесно!

Я раскрываю книгу, готовясь насладиться ею; в свое время я знавал ее автора — красивую, мягкую и печальную женщину. Она судила обо всем необыкновенно тонко. Я знаю, что они с мужем жили в полном, настоящем уединении. Так что меня нисколько не удивляет, что томик называется «Отзвуки тишины». Как это верно сказано: тишина, точно незримая стена, возвращает нам отзвуки наших тайных помыслов.

Камилла Бельгиз мыслит подобно Жуберу, Шардону, а иногда и Сент-Бёву (когда он бывает нежен и утончен). Она высказывает замечательные суждения о природе и о любви: «Тот, кто любит, отбрасывает на другого свет своего внутреннего «я» и надеется увидеть отблеск этого света. Подлинная любовь связует двоих, и надо уметь ставить другого превыше себя». Да, не только принимать другого, но и ставить его превыше себя. «Грустно, когда любовь ослабевает, ибо разве любить не означает все больше дорожить тем, что мало-помалу утрачивает ценность?»

Она приводит слова Эмерсона: «Любовь преходяща и кончается с браком. В браке от любви остается лишь привкус незрелого плода». Камилла Бельгиз не приемлет (и я с нею согласен) такое разъединение любви и супружества. И далее: «Но мы именуем любовью ту таинственную суть супружества, которая взыскует ни на миг не слабеющего чувства и так настойчиво стремится к высочайшей его ступени, что каждая неудача обрекает нас на муку и унижение».