Письма моей памяти - [4]

Я берусь спереди и пробую взвалить на плечи этот проклятый рулон. Ася пытается поднять сзади. Рулон не поддается.

Слышу пронзительный крик, оглядываюсь—Ася лежит с окровавленным лицом. Бросаюсь к ней.

— Zurück!

Я все же подбегаю к подруге.

— Он меня… плетью по голове…

Я вызволяю Асю из-под рулона. Ее сводят судороги.

Она подымает на меня светлые глаза. Мы прижимаемся друг к Другу.

Рядом снова слышится посвист плети…

С этой поры Ася заболела падучей. .

ГИПНОЗ

Его привели к нам холодным осенним днем.

— Доктор, помогите ему…

Мама бросается к человеку, который дико воет.

Его лицо в больших синяках, окровавленное. Руки дрожат. Одежда на нем чужая, пиджак надет на голое тело. Короткие штаны едва прикрывают икры. Ноги босые.

— Кто он? Откуда? — спрашивает мама.

Женщины, что привели его, пожимают плечами.

— Ничего не знаем. Он забежал в дом, но мы ничем не могли помочь. Может, вам удастся…

Незнакомца кладем на кровать. Мама дает ему валерьянки, обрабатывает раны, как-то странно успокаивает его:

— У вас тяжелые веки. Вам хочется спать, спать, спать. Вам тепло, руки, ноги согрелись. Вы успокоились, лежите спокойно. Вы спите, спите, спите.

Человек действительно заснул. Мы спрашиваем:

— Это гипноз?

Мама ничего не отвечает. Она очень устала.

Человек прибежал из ближнего местечка.

…Их схватили на рассвете. Согнали в гурт, погнали к яру. Мужчинам дали лопаты, приказали копать яму. Женщины с детьми стояли неподалеку.

Потом приказали раздеться. Он помнит, как разделась его жена Рая, как бросился к ней, как получил удар прикладом и упал. Когда поднял голову, увидел, уже стоят голенькие его дети—шестилетняя Бебочка и трехлетний Миша. * !

Фашисты поставили мужчин, женщин и детей около рва.

Началась стрельба. Он упал. На него валились убитые.

…Он как-то выбрался из-под них. Когда очутился наверху, начал звать жену, детей. Но голоса своего не услышал.

Спрятался в кустах. Вдруг увидел, что на краю ямы лежат какие- то вещи. Огляделся, вокруг никого не было. Схватил вот этот пиджак, штаны.

Пошел в сторону Минска. Идти, слава богу, пришлось недолго. Люди добрые подвезли.

Про такое мы слышали впервые. И поняли, что скоро все это ожидает и нас.

БАБУШКИНА КАРТОШКА

Бабуля исчезла на целый день. Под вечер она принесла мешочек картошки…

Где она ее взяла? Говорит, что накопала на татарских огородах. Но там уже давно ничего нет: ни картофелинки, ни морковинки, ни брюквинки.

Маму осеняет догадка, которая болью отзывается в наших сердцах.

— Господи, неужели она ходила по гетто и просила у людей?

Мы все плачем вместе с бабушкой.

ИЗ ЗАПИСЕЙ БЕРТЫ МОИСЕЕВНЫ БРУК

«…После приказа собраться евреям из местечек в минском гетто люди стали жить и в подвалах. В комнатах сооружали нары, спали вповалку. С шести часов вечера до восьми утра не разрешалось громко разговаривать. Когда по улице проходили патрульные и слышали в доме разговор, стреляли в окна.

Голодали страшно.

Голод стал замутнять память и подтачивать силы… Мы с Дяденькой подползали под колючую проволоку и, если немец или полицай смотрели в другую сторону, бежали в город искать еду.

Какое это было счастье, когда мы благополучно переползали назад с добычей!. . »

ВИСЕЛИЦЫ

Октябрь.

Мама вернулась из города. Она искала знакомых врачей. Вдруг кто поможет выйти из города?

Рассказывает, что в городе полно виселиц. На груди у повешенных дощечки с надписью: «Мы боролись против германской власти».

Мама пробиралась руинами. Это счастье, что ее не схватили, что она с нами.

ПОГРОМ 7 НОЯБРЯ

Жуткую новость принесла Дина Голанд. Она услышала, что немцы оцепляют Немигу. Все поняли — начался погром.

Мрачной стариной пахнуло от этого слова — погром. Знали мы его по книжкам, по рассказам дедов и бабушек.

И вот ожило зловещее слово.

— Надо скорее прятаться,— испуганно говорит Дина.

Мама озирается по сторонам.

— Где бабушка?

Ее нет, куда-то пошла.

Мама велит собираться. Берегом реки крадемся к мосту. Без желтых меток, в платочках мы похожи на сельских жителей. Блуждаем по Торговой, по Бакунина мимо церкви.

— Пойдем к Тоне, может, пустят,— уговариваю я маму. (Тоня— паша бывшая соседка. )

Мама раздумывает:

— Они живут возле самого пекла… Сами напуганы…

Да, действительно Тоня со своей мамой, Дарьей Степановной, живут на Школьной, у Немиги. Когда на той ее стороне, где гетто, убивали людей, Тонина семья все видела.

Нам некуда деться. Почему-то, как пришпиленные, бродим около гетто. Останавливаемся возле бани, поднимаемся к больнице, снова Торговая, снова Бакунина.

Идет дождь. Мы вымокли до нитки. Дрожим, ежимся от холода.

— Пойдем к Тоне,— прошу я.

Мама вспоминает добрую, душевную Дарью Степановну, соглашается:

— Попросимся погреться.

Спешим туда, где живет Тоня. Стучимся в дверь. На пороге Дарья Степановна, Тоня. Страх, слезы в глазах. —

Тонина мама молча захлопывает перед нами двери. Долго стоит в ушах этот, больно отозвавшийся в сердце грохот.

…Идем чуть ли не в конец города на Грушевскую. Там живут Гурские. Владимир Феофилович до войны лечился у мамы.

— Это удивительные люди. Они обогреют, накормят, а может, и спрячут нас,— говорит она.

…Как тепло, как хорошо на печке! Сытый кот то трется в ногах, то соскакивает на пол. Ластится к нам.