Письма к жене - [12]

20. 22 сентября 1832 г. Москва

Четверг. Не сердись, жёнка; дай слово сказать. Я приехал в Москву, вчера в середу.[83] Велосифер, по-русски Поспешный дилижанс, несмотря на плеоназм, поспешал как черепаха, а иногда даже как рак. В сутки случилось мне сделать три станции. Лошади расковывались и неслыханная вещь! их подковывали на дороге. 10 лет езжу я по большим дорогам, отроду не видывал ничего подобного. Насилу дотащился в Москву, <---------> дождём и встревоженную приездом двора. Теперь послушай, с кем я путешествовал, с кем провёл я 5 дней и 5 ночей. То-то будет мне гонка! с пятью немецкими актрисами, в жёлтых кацавейках и в чёрных вуалях. Каково? Ей богу, душа моя, не я с ними кокетничал, они со мною амурились в надежде на лишний билет. Но я отговаривался незнанием немецкого языка, и как маленькой Иосиф[84] вышел чист от искушения. Приехав в Москву, поскакал отыскивать Нащокина, нашёл его по-прежнему озабоченным домашними обстоятельствами, но уже спокойнее в сношениях со своею Сарою.[85] Он кокю, и видит, что это состояние приятное и независимое. Он ездил со мною в баню,[86] обедал у меня. Завёз меня к кн.<ягине> Вяз.<емской>, княгиня завезла меня во Фр.<анцузский> театр,[87] где я чуть было не заснул от скуки и усталости. Приехал к Оберу[88] и заснул в 10 часов вечера. Вот тебе весь мой день; писать не было мне ни времени, ни возможности физической. Государь здесь со 20-го числа, и сегодня едет к Вам, так что с Бенкендорфом не успею увидеться, хоть было бы и нужно.[89] Великая княгиня была очень больна, вчера было ей легче, но двор ещё беспокоен и государь не принял ни одного праздника. Видел Чадаева в театре, он звал меня с собою повсюду, но я дремал. Дела мои, кажется, скоро могут кончиться,[90] а я, мой ангел, не мешкая ни минуты поскачу в П.<етер> Б.<ург>. Не можешь вообразить, какая тоска без тебя. Я же всё беспокоюсь, на кого покинул я тебя! на Петра, сонного пьяницу, который спит, не проспится, ибо он и пьяница и дурак; на Ирину Кузьминичну, которая с тобою воюет; на Ненилу Ануфриевну, которая тебя грабит. А Маша-то? что её золотуха и что Спасский? Ах, жёнка душа! что с тобою будет? Прощай, пиши.

Адрес: М. г. Натальи Николаевне Пушкиной.

В С. Петербурге на Фурштатской в доме Алымова.

Комментарий

Автограф: ИРЛИ, № 1461.

Почтовые штемпеля: «Москва 1832 сентябр. 22» и «Получено 1832 сен. 25 вечер».

Впервые: ВЕ, 1878, январь, с. 26—27. Акад., XV, № 769.

Датируется на основании почтового штемпеля и пометы Пушкина: «Четверг».

21. 25 сентября 1832 г. Москва

Какая ты умнинькая, какая ты миленькая! какое длинное письмо! как оно дельно! благодарствуй, жёнка. Продолжай, как начала, и я век за тебя буду бога молить. Заключай с поваром какие хочешь условия,[91] только бы не был я принуждён, отобедав дома, ужинать в клобе.[92] Каретник мой плут; взял с меня за починку 500 руб., а в один месяц карета моя хоть брось. Это мне наука: не иметь дела с полуталантами. Фрибелиус или Иохим[93] взяли бы с меня 100 р. [лу] лишних, но за то не надули бы меня. Ради бога, Машу не пачкай ни сливками, ни мазью. Я твоей Уткиной плохо верю. Кстати: смотри, не брюхата ли ты, а в таком случае береги себя на первых порах. Верьхом не езди, а кокетничай как-нибудь иначе. Здесь о тебе все отзываются очень благосклонно. Твой Давыдов, говорят, женится на дурнушке. Вчера рассказали мне анекдот, который тебе сообщаю. В 1831 году, февр.<аля> 18 была свадьба на Никитской в приходе вознесения. Во время церемонии двое молодых людей разговаривали между собою. Один из них нежно утешал другого, несчастного любовника венчаемой девицы. А несчастный любовник, с воздыханием и слезами, надеялся со временем забыть безумную страсть etc. etc. etc. Княжны Вяз.<емские> слышали весь разговор и думают, что несчастный любовник был Давыдов. А я так думаю, Петушков или Буянов или паче Сорохтин. Ты как? не правда ли, интересный анекдот?[94] Твоё намерение съездить к Плетнёву похвально, но соберёшься ли ты? съезди, жёнка, спасибо скажу. Что люди наши? каково с ними ладишь? Вчера был я у Вяземской, у ней отправлялся обоз и я было с ним отправил к тебе письмо, но письмо забыли, а я его тебе препровождаю, чтоб не пропала ни строка пера моего для тебя и для потомства. Нащокин мил до чрезвычайности. У него проявились два новые лица в числе челядинцев. Актёр, игравший вторых любовников, ныне разбитый параличем и совершенно одуревший, и монах, перекрест из жидов, обвешенный веригами, представляющий нам в лицах жидовскую синагогу и рассказывающий нам соблазнительные анекдоты о московских монашинках. Нащокин говорит ему: ходи ко мне всякой день обедать и ужинать, волочись за моею девичьей, но только не сводничай Окулову.[95] Каков отшельник? он смешит меня до упаду, но не понимаю, как можно жить, окружённым такою сволочью. Букли я отослал к Малиновским, они велели звать меня на вечер, но вероятно не поеду. Дела мои принимают вид хороший. Завтра начну хлопотать, и если через неделю не кончу, то оставлю всё на попечение Нащокину, а сам отправлюсь к тебе — мой ангел, милая моя жёнка. Покамест прощай, Христос с тобою и с Машей. Видишь ли ты Катерину Ивановну? сердечно ей кланяюсь, и цалую ручку ей и тебе, мой ангел.