Письма к провинциалу - [148]
Критикуя лживую мораль казуистов и недобросовестность их доводов, отбрасывая хитросплетения схоластических терминов, Паскаль освобождал место для живого религиозного чувства, уровень которого он находил превышающим уровень, доступный доказательству. Авторитет церкви не спасли бы толпы прихожан, стремящиеся в исповедальни иезуитов за легким отпущением грехов и грешков. Именно Провинциалии и вызванное ими движение в среде французского духовенства пробудили в католической церкви XVII века чувство необходимости (по крайней мере — внешне заметное) морального очищения. Личное ощущение истины заставило Паскаля выступить против официальных решений церкви, чтобы церковь могла спастись; это еще раз подтверждает. как тонка порой бывает грань между истинным благочестием и «уголовно наказуемым деянием».
Среди книг, которые потрясали мир, Провинциалии всегда будут занимать особое место. Они, конечно же, были не первым нелегальным сочинением, восторженно встреченным читающей публикой (наоборот, именно такие книги, как правило, и встречают благожелательное отношение со стороны читателей), далеко не первым памфлетом против Общества Иисуса и, наконец, далеко не первым в мировой литературе образцом остроумной прозы. Однако Провинциалиям впервые довелось продемонстрировать подлинную мощь печатного станка и подлинные масштабы воздействия неподцензурной книги на массовое сознание. Провинциалии ознаменовали собой новую эпоху европейской истории. Известный в то время парижский типограф П. Лепети, взявшийся за рискованное предприятие по их изданию, располагал уже достаточными техническими возможностями, чтобы разместить подпольную типографию на водяной мельнице; формы для печати одного письма мадам Лепети в момент опасности легко могла спрятать под фартуком. То есть технический уровень XVII века уже позволял наладить в Париже бесперебойное издание тысячных тиражей «Малых писем», лишивших сна полицию и не на шутку встревоживших влиятельных иезуитов. С Монтальтом нельзя было ничего поделать. Невзирая на усердие полиции, обыскивавшей все типографии и подозревавшей нескольких писателей того вре мени как возможных авторов дерзких Писем, следствие зашло в тупик. Распространявшиеся по всей Франции и печатавшиеся не где — то в Амстердаме или Кельне, а непосредственно в Париже, выпуски Монтальтовых Писем стали провозвестниками новой власти, власти свободной информации.
Конечно же, одному Паскалю нельзя приписывать все лавры в этом деле. Очень многое зависело от надежной организации распространения Писем, от количества и качества предоставлявшихся в распоряжение Паскаля соратниками — теологами материалов из сочинений казуистов, от денег, вложенных в предприятие, от оперативности в решении десятков постоянно возникающих мелких и крупных проблем. Но именно Паскаль был душой и автором замысла, который, по исполнении, превратился в одну из самых больших заслуг изобретателя арифметической машины перед человечеством.
Провинциалии более года довольно регулярно приходили к читателю, как если бы в королевстве вовсе и не существовало никакой полиции. Что ж, в своем состязании с насилием истина на поверку оказалась не такой уж бессильной и сумела весьма успешно постоять за себя. Паскалевы Письма послужили недвусмысленным свидетельством того, что в недрах абсолютизма созрели технические условия для свободы слова.
Инакомыслие Паскаля отнюдь не ограничивалось сферой моральной теологии и незаконного книгоиздательства, Паскаль весь как бы соткан из нестандартности и своеобразия. Его сестра, Жильберта Перье, в его биографии сообщает, что в двенадцать лет он фактически заново открыл геометрию, последовательно дойдя от аксиом до тридцать второй теоремы Евклида[447] Неизвестно, происходило ли все именно так, но бесспорно, что вскоре отец разрешил мальчику читать Евклидовы Начала, и Блез стремительно освоил эту далеко не детскую книгу, ни разу не обратившись к взрослым за разъяснениями. Подобная склонность к самостоятельной работе, к поиску собственного пути исследований и впредь останется характерной для Паскаля. Свободный от груза школьных традиций, он всегда (идет ли речь о науке, или о религии) придерживался своей особой точки зрения и потому очень часто выходил за рамки принятых в современном ему обществе стандартов мысли и поведения.
В Похвальном слове Паскалю Кондорсэ подчеркивает, что этот великий ученый, живший в одно время с Декартом, не внес никакого вклада в ту духовную революцию, начало которой положил Картезий[448]. Хотя в целом такой вывод тенденциозен и потому некорректен (ведь определение рамок указанной революции — само по себе представляет весьма нелегкий вопрос), для него все же имеются основания. Паскаль не принял картезианской аналитической геометрии, оставшись верным традиционным методам древнегреческих геометров. Он проявлял большую осторожность при отказе от сложившихся в науке стереотипов н воспринимал новое лишь после тщательной экспериментальной проверки. Паскаль отрицал популярный в среде ученых и в светском обществе деизм, придерживаясь догматов «несогласного с разумом» христианства в его католической версии. Наконец, сам разум понимался Паскалем совершенно не в духе времени.
Что есть человек? Какова его природа? В чем смысл жизни? Этим основополагающим вопросам человеческого бытия посвящены «Мысли» – оставшийся незавершенным труд Паскаля, который содержит глубокие размышления о Боге и месте человека во Вселенной. Афористичность изложения, краткость определений и лаконичный стиль выделяют этот шедевр из множества философских текстов XVII века. «Мысли», написанные в переломную эпоху, когда на излете гуманизма Возрождения зарождался рационализм Просвещения, чрезвычайно актуальны и сегодня, во времена не менее сложные и противоречивые.В формате pdf.a4 сохранен издательский макет.
В этой книге собраны сочинения трех великих французских моралистов XVII столетия — Ларошфуко, Паскаля, Лабрюйера, людей разной судьбы, разной социальной среды, разного мировоззрения. Объединяет их прежде всего сам жанр афоризма, в котором они выразили свою жизненную философию, свои размышления над миром и человеком.Вступительная статья В. Бахмутского.Примечания В. Бахмутского, Н. Малевича, М. Разумовской, Т. Хатисовой.Перевод Э. Линецкой, Ю. Корнеева.В настоящем томе воспроизведены гравюры французских художников XVII века.
В книге представлен результат совместного труда группы ученых из Беларуси, Болгарии, Германии, Италии, России, США, Украины и Узбекистана, предпринявших попытку разработать исследовательскую оптику, позволяющую анализировать реакцию представителя академического сообщества на слом эволюционного движения истории – «экзистенциальный жест» гуманитария в рушащемся мире. Судьбы представителей российского академического сообщества первой трети XX столетия представляют для такого исследования особый интерес.Каждый из описанных «кейсов» – реализация выбора конкретного человека в ситуации, когда нет ни рецептов, ни гарантий, ни даже готового способа интерпретации происходящего.Книга адресована историкам гуманитарной мысли, студентам и аспирантам философских, исторических и филологических факультетов.
В своем исследовании автор доказывает, что моральная доктрина Спинозы, изложенная им в его главном сочинении «Этика», представляет собой пример соединения общефилософского взгляда на мир с детальным анализом феноменов нравственной жизни человека. Реализованный в практической философии Спинозы синтез этики и метафизики предполагает, что определяющим и превалирующим в моральном дискурсе является учение о первичных основаниях бытия. Именно метафизика выстраивает ценностную иерархию универсума и определяет его основные мировоззренческие приоритеты; она же конструирует и телеологию моральной жизни.
В книге трактуются вопросы метафизического мировоззрения Достоевского и его героев. На языке почвеннической концепции «непосредственного познания» автор книги идет по всем ярусам художественно-эстетических и созерцательно-умозрительных конструкций Достоевского: онтология и гносеология; теология, этика и философия человека; диалогическое общение и метафизика Другого; философия истории и литературная урбанистика; эстетика творчества и философия поступка. Особое место в книге занимает развертывание проблем: «воспитание Достоевским нового читателя»; «диалог столиц Отечества»; «жертвенная этика, оправдание, искупление и спасение человеков», «христология и эсхатология последнего исторического дня».
Книга посвящена философским проблемам, содержанию и эффекту современной неклассической науки и ее значению для оптимистического взгляда в будущее, для научных, научно-технических и технико-экономических прогнозов.
Основную часть тома составляют «Проблемы социологии знания» (1924–1926) – главная философско-социологическая работа «позднего» Макса Шелера, признанного основателя и классика немецкой «социологии знания». Отвергая проект социологии О. Конта, Шелер предпринимает героическую попытку начать социологию «с начала» – в противовес позитивизму как «специфической для Западной Европы идеологии позднего индустриализма». Основу учения Шелера образует его социально-философская доктрина о трех родах человеческого знания, ядром которой является философско-антропологическая концепция научного (позитивного) знания, определяющая особый статус и значимость его среди других видов знания, а также место и роль науки в культуре и современном обществе.Философско-историческое измерение «социологии знания» М.
«История западной философии» – самый известный, фундаментальный труд Б. Рассела.Впервые опубликованная в 1945 году, эта книга представляет собой всеобъемлющее исследование развития западноевропейской философской мысли – от возникновения греческой цивилизации до 20-х годов двадцатого столетия. Альберт Эйнштейн назвал ее «работой высшей педагогической ценности, стоящей над конфликтами групп и мнений».Классическая Эллада и Рим, католические «отцы церкви», великие схоласты, гуманисты Возрождения и гениальные философы Нового Времени – в монументальном труде Рассела находится место им всем, а последняя глава книги посвящена его собственной теории поэтического анализа.