Письма к друзьям - [51]

Во время этих дискуссий речь часто заходила о том, что так живо трогает и меня, и моего брата, – о мерах, необходимых для того, чтобы обеспечить художникам нормальное существование, средства производства (краски, холст) и участие в прибылях, которые картина начинает приносить лишь много времени спустя после того, как она перестает быть собственностью живописца.

Когда Вы приедете, мы снова вернемся к этим спорам.

Как бы то ни было, я покинул Париж в отчаянном состоянии – изрядно больным и почти спившимся, что явилось следствием перенапряжения моих слабеющих сил; я замкнулся в себе и ни на что уже не надеялся. Теперь на горизонте мне опять забрезжила надежда, которая, то вспыхивая, то угасая, как маяк, подчас подбадривала меня в моей прошлой одинокой жизни.

Мне хочется, чтобы и Вы в наивозможно большей степени заразились моей уверенностью в том, что нам удастся создать нечто долговечное.

Когда мы с Вами вскоре проанализируем эти бурные дискуссии, происходившие в бедных мастерских и кафе Малого бульвара, Вам станет до конца ясен наш – мой и моего брата – замысел, который еще не претворился в жизнь в виде общества художников.

Тем не менее, как Вы убедитесь сами, этот замысел таков, что все шаги, которые будут предприняты с целью исправить ужасное положение, сложившееся в искусстве за последние годы, явятся либо развитием, либо повторением наших планов. Когда я изложу их Вам со всеми подробностями, Вы увидите, что они строятся на незыблемых основах. И вы убедитесь, что мы пошли гораздо дальше тех наметок, о которых Вам уже сообщили, и что это вполне естественно – таков наш долг, долг торговцев картинами. Вам ведь, вероятно, известно, что я тоже долгие годы занимался торговлей картинами, а я не привык презирать ремесло, которым кормлюсь.

Покамест будет достаточно, если я скажу Вам, что, по видимости находясь далеко от Парижа, Вы отнюдь не утратите непосредственной связи с ним. Последние дни я работаю особенно лихорадочно – бьюсь над пейзажем: голубое небо над огромным зеленым, пурпурным и желтым виноградником с черными и оранжевыми лозами.

Пейзаж оживлен фигурками дам с красными зонтиками и сборщиков винограда с тачкой. На переднем плане серый песок. Полотно размером, как обычно, в 30*, предназначено для декорации, украшающей дом.

Я написал свой автопортрет в пепельных тонах. Пепельный цвет, получившийся в результате смешения веронеза с французским суриком, на фоне бледного веронеза образует единое целое с коричневато-красной одеждой. Утрируя свою личность, я стремился придать ей характер бонзы, простодушного почитателя вечного Будды. Портрет дался мне нелегко, и мне еще придется его переделать, если я хочу успешно воплотить свой замысел. Мне предстоит еще долго избавляться от отупляющих условностей нашего цивилизованного мира, прежде чем я отыщу более удачную модель для более удачной картины…

Я нахожу, что мои взгляды на искусство выглядят на редкость банальными рядом с Вашими. Надо мной все еще тяготеют грубые скотские стремления.

Я забываю обо всем ради внешней красоты предметов, воспроизвести которую не умею: я вижу совершенство природы, но на картинах она у меня получается грубой и уродливой.

Тем не менее я взял такой разбег, что мое костлявое тело неудержимо несется прямо к цели. Отсюда – искренность, а порой, может быть, даже оригинальность моего восприятия, если, конечно, мне попадается сюжет, с которым способна справиться моя неумелая и неловкая рука.

Мне думается, если Вы уже теперь почувствуете себя главою той мастерской, которую мы попытаемся превратить в приют для многих наших сотоварищей и которую наши отчаянные усилия помогут нам постепенно оборудовать, – мне думается, тогда Вы после всех Ваших теперешних болезней и денежных затруднений почерпнете относительную бодрость в мысли о том, что, отдавая нашу жизнь, мы, вероятно, приносим тем самым пользу грядущему поколению художников, а ему сужден долгий век.

Эти края уже видели культ Венеры, носивший в Греции по преимуществу художественный характер; видели они также поэтов и художников Возрождения. А где могли расцвести такие явления, там расцветет и импрессионизм. И мне хотелось бы написать этот сад так, чтобы, глядя на него, люди думали о былом певце здешних мест (вернее, Авиньона) Петрарке и о новом их певце – Поле Гогене.

Как ни беспомощен этот набросок, Вы при виде его, вероятно, все-таки почувствуете, что, устраивая нашу мастерскую, я с большим волнением думал о Вас…

Боюсь только, что Бретань Вам покажется красивее, чем этот край, хотя он так же хорош, как вещи Домье, – здешние фигуры часто до странности напоминают его. Однако Вы не замедлите обнаружить тут также древность и Возрождение, дремлющие под покровом современности. Воскресить их – Ваше дело.

Бернар пишет, что он, Море, Лаваль и еще кто-то собираются меняться со мною. Я в принципе горячий сторонник обмена работами между живописцами, поскольку убедился, что такой обмен играл большую роль в жизни японских художников. Поэтому я пришлю Вам на днях все достаточно просохшие вещи, которыми располагаю, с тем чтобы Вы могли выбрать первым. Но я никогда не соглашусь на подобный обмен, если он лишит Вас таких значительных работ, как Ваш автопортрет, который, право, слишком хорош. Нет, я не решусь отнять его у Вас, так как мой брат охотно возьмет его в уплату за весь первый месяц. [Б 19-а]