Письма из Лондона - [86]

Чтобы избежать повестки в суд касательно уплаты долга, она обратилась в Затруднения. «У нас ушло три недели на то, чтобы заполнить анкету». Она жалуется на «высокомерные письма» из Затруднений и продолжительные периоды молчания. Дожидаясь, пока Затруднения предложат свои условия урегулирования, она чувствует себя в подвешенном состоянии: «Они говорят, «мы определим объем финансовых средств, которые будут выделяться вам на жизнь», но при этом так ничего и не определили». Тем не менее процедура ей известна: «Они забирают все задекларированные в Ллойдз средства, им перейдет этот дом, когда я умру, и еще я плачу им все проценты с имеющегося у меня капитала, который потом они тоже заберут». Раньше она возилась по двенадцать часов в день с лошадьми и позволяла Ллойдз потихоньку зарабатывать для нее немножко лишних денег; теперь она по нескольку часов в день просиживает за столом, заполняя анкеты, отвечая на запросы и переписываясь с комитетами активистов. «Самое худшее — это почта. Полчаса кряду все поджилки трясутся, как ее приносят». Раньше она верила, что Ллойдз — «синоним благородства и честности»; теперь она оценивает это учреждение как «клоаку, кишащую мошенниками». Изллойдовского инвестора она стала ллойдовским пенсионером.

Вдова относится именно к тем людям, которым ни в коем случае нельзя было становиться Именем, и она знает об этом: «Они заманили столько маленьких, таких как я, людей, специально, чтобы раскидать риски». Позже в тот же день я разговаривал с одним Именем из другого конца спектра — гораздо более классическим ллойдовским инвестором. Питер Дьюи-Мэтьюз был дипломированным бухгалтером высшей категории в течение десяти лет, затем начал основывать предприятия, связанные со здравоохранением, и перепродавать их. Мы ходим вокруг да около слова «спекулянт» и соглашаемся использовать его только в кавычках. Он начал принимать участие в страховых сделках в 1987 году, обнаружив, что у него скопилось множество акций, которые мертвым грузом лежали в одном открытом акционерном обществе из тех, что он создал. Ему пришло в голову использовать их — чтобы заработать на них больше, чем 3 или около того процента, которые они приносили; вложив их Ллойдз, он надеялся увеличить эти 3 процента хотя бы до 5. «Игра вроде как стоила свеч» — вспоминает он. На самом деле 1987 год после открытия нового здания был, пожалуй, наихудшим моментом для того, чтобы вступить в Ллойдз. Это был последний год вербовочного бума, и в течение этого года в страховые синдикаты влились 2572 новых члена; а затем началась зачистка бумажников.

Дьюи-Мэтьюз в отличие от Вдовы был достаточно сведущ, чтобы защитить себя где только можно. Он турнул первую свою агентскую фирму, потому что те показались ему «шайкой жуликов»; он обзавелся страховкой stop-loss, ограничивающей потери; он самостоятельно вышел из одного синдиката, когда увидел, что они не умеют составлять бухгалтерские балансы, и предположил, что раз они не умеют составлять бухгалтерские балансы, так и страховую сделку они тоже заключить по-человечески не смогут; и он получил верный совет, когда проконсультировался насчет синдикатовLMX, — держаться от них подальше «в течение нескольких лет». Он разбирался в бухгалтерской кухне, мог прочитать финансовые документы так, как большинство «внешних» Имен и мечтать не смели, словом, вошел в этот рынок, по его выражению, «с широко открытыми глазами». Ну и какие суммы ему удалось заработать? Он смеется. «Ни единого гроша». Он понес убытки даже в первый год, а уж дальше… Он называет мне цифру по секрету. Потерял он отнюдь не гроши, а полноценные злотые. Ну так он сматывает удочки? Пока еще нет. «Рынок страхования функционирует восьми-десятигодичными циклами. Таким образом, теоретически в 93, 94 и 95-м должен пролиться золотой дождь. Если уж Ллойдз не может зарабатывать деньги, то о каком будущем вообще может идти речь?»

Один консервативный член парламента, выступая в Палате общин, назвал эпидемию денежных убытков среди ллойдовских Имен «ВИЧ верхушки среднего класса». Бестактно, пожалуй, но сравнение не лишено точности. Во-первых, есть момент — ключевой и обычно связанный с беспечностью, — когда у Имени случается с Ллойдз незащищенное финансовое сношение — причем он или она осознают принцип неограниченной ответственности. Во-вторых, проходит некоторое время, в течение которого дела идут самым блестящим образом — еще бы, вроде как платят тебе деньги ни за что ни про что. В-третьих, вы осознаете, что роковым образом проиграли, что жизнь ваша раз и навсегда изменилась и что отныне все прочие будут указывать на вас пальцем и без всякого сочувствия использовать вас как пример в спорах о нравственности. Ага, вот оно что случается с теми, кто хочет от жизни слишком многого / с жадинами / с теми, кто не задумывается о последствиях своих поступков / с теми, кто заслушивается пением сирен финансового сладострастия.

Обольщение и предательство. Вам начинают строить куры в тот момент, когда вы наиболее расслаблены: на поле для гольфа, в ванной после Уимблдона, за обеденным столом. «Заманивать они умеют потрясающе», — подтверждает Фернанда Херфорд. Клайв Фрэнсис, бывший майор королевской авиации, сказал мне: «Меня они подцепили лестью и наобещали с три короба». Я разговаривал с одной женщиной, которая вступила в Ллойдз потому, что ее брак дал течь, и один друг, банкир, внушил ей, что членство обеспечит ей финансовую независимость. (На сегодняшний день ее разоряли уже «четыре или пять раз» — она дважды минус-миллионерша.) Атавистическая притягательность Ллойдз для новых денег была не менее — если не более — велика, чем для старых. Бастер Моттрем говорит, что его «загипнотизировал ллойдовский миф». Дочь профсоюзного деятеля, женщина сугубо рациональная, призналась мне: «Я росла в муниципальном микрорайоне, а тут ты чувствуешь вкус успеха — когда становишься частью истеблишмента». На нормальном человеческом тщеславии в восьмидесятых играли с абсолютной беспощадностью.