Письма из Лондона - [102]

Миссис Тэтчер, с ее мировоззрением, которое сводится к потребительской корзине, любит уверять нас, что у нее все подсчитано. Странным образом, однако ж, она не приводит основные статистические данные той войны. Тысяча восемьсот островитян были освобождены от аргентинцев (которые несли не пытки и смерть, а цветные телевизоры, чтобы оживить домашние очаги крестьян), за что пришлось заплатить 1000 жизнями, 255 из них — британские, а еще бессчетным количеством увечий. Попробуйте применить ту же пропорцию к другой войне: представьте, что вторжение во Францию в 1944 году стоило 23 миллиона жизней, и 6 миллионов из них — союзников. Так ли уж мы бы ликовали и превозносили до небес наших лидеров? «Свобода — понятие нераздельное», — любят говорить политики, но, разумеется, это не так; наоборот, она членится на строго определяемые категории. Островитянам повезло, что они были белыми, так же как повезло кувейтцам, что они экспортировали нефть, а не рахат - лукум. Также и то, что произошло после освобождения, не слишком-то напоминало Париж 1944 года. Британские солдаты, снова закрепившиеся на островах, не испытывали особого восторга от аборигенов, которых прозвали «Бенни» — по имени персонажа из какого-то телесериала, пользовавшегося репутацией первостатейного тамошнего кретина. Пришлось выпустить официальный приказ, предписывающий войскам не использовать этот оскорбительный термин. Через некоторое время они стали именовать местных жителей «Всежи». Озадаченный офицер попросил солдата объяснить эту новую кличку. «Да потому что они все же Бенни, сэр», — последовал великолепный ответ. Сегодня Фолклендские острова так и не стали ближе сердцам британцев; политическое решение по ним бесконечно откладывается; и модернизированный аэродром, который раньше мы не могли себе позволить, сейчас таки построили — от чего в конечном счете выиграли аргентинцы. Стоили ли эти острова хоть одной жизни или даже тех денег, в которые обошлась экспедиция? Перед началом военных действий Макмиллан посоветовал миссис Тэтчер не втравливать во все это казначейство (ироническая рекомендация, учитывая то, что именно Макмиллан, будучи в суэцкие времена Канцлером Казначейства, способствовал свертыванию той кампании). Так что, предполагалось, это должна была быть Война, на Которой Не Экономят. И чего же она стоила? Все, что мы находим в «Годах на Даунинг-стрит» — невнятные бормотания: «Мы с воодушевлением смогли засвидетельствовать устойчивое положение государственных финансов — поскольку умудрились оплатить Фолклендскую войну из Резервного фонда, не потребовав с налогоплательщиков ни единого дополнительного пенни и избежав сотрясений на финансовых рынках». Еще один пример рачительного хозяйствования, стало быть. На самом деле кампания плюс обеспечение безопасности Фолкендов до конца восьмидесятых встали минимум в 2 миллиона фунтов на каждого островитянина. Недешево за расческу-то.

Все это, однако, в политическом смысле было не слишком важно. Каким бы впечатляющим ни был ратный подвиг, его подлинный и долговременный смысл для британцев был метафорой того, что происходило внутри страны. В политике доминирует риторика «сражений и побед», за которой мы, граждане, редко в состоянии разобрать, о чем именно идет речь, когда начинают обсуждаться вопросы торгового баланса и регулирования процентных ставок. А когда у нас все же появляется шанс разобраться что к чему — как в случае с «битвой против безработицы» или «борьбы с преступностью», — похоже, всегда оказывается, что мы проигрываем. Так что недвусмысленный и продемонстрированный по телевизору успех в войне (особенно когда вот уже много лет ваши войска не в состоянии ничего поделать с Северной Ирландией) поощряет веру в то, что и прочие проблемы в равной степени разрешимы, новые триумфы не за горами, а миссис Тэтчер — «победительница». Само собой, следующие главы «Годов на Даунинг-стрит» называются «Усмирение левых» и «Мятеж мистера Скаргилла)». (Мистер Скаргилл был не полевым командиром из йоркширских вересковых пустошей, но профсоюзным лидером.) Само собой, очевидна взаимосвязь, которую миссис Тэтчер и зафиксировала незамедлительно после войны в своей речи в Челтнеме: «Мы перестали быть нацией отступающих. Напротив, мы вновь обрели уверенность в себе — которая родилась в экономических битвах дома, а затем проверена и подтверждена в 8000 милях отсюда». По ее мнению, «без всяких подсказок сверху люди сами увидели, что тот подход, который мы продемонстрировали во время Фолклендского кризиса, был продолжением той решительности, которую мы выказали в экономической политике». «Люди» здесь — как и в любом другом месте этой книги — не синоним слова «британцы», но специальный термин, обозначающий тех, кто поддерживает миссис Тэтчер. Ее зрение безжалостно монокулярно.

Например, она может видеть, что никому из современных премьер-министров не пели столько дифирамбов и не боготворили так, как ее, но в упор не замечает, что никто не вызывал такого отвращения, как она. Ее ненавидели и как личность, и как политическую фигуру, поскольку ее характер, каким его воспринимали — деспотический, подлый, подстрекательский, безучастный, — похоже, оформлял и придавал перца ее политической деятельности. Этот характер экспонируется здесь с шокирующей откровенностью. Она презирает тори мокрых и тори голубых кровей. Она презирает традицию тори, которую ей удалось пресечь, — и мимоходом упоминает о «тридцатилетнем эксперименте» «социализма» в послевоенной Британии: судя по ее хронологии, сюда явно включаются консервативные правительства Хита, Дуглас - Хоума, Макмиллана и Идена, а может быть, и черчиллевское. Ударную дозу яда она припасла для двоих главных своих приспешников, Найджела Лоусона и Джеффри Хау, которые оба в конце концов устали терпеть ее. Речь Хау при выходе в отставку спровоцировала бунт против лидерства миссис Тэтчер, гарантировав, по ее мнению, что «с этого момента [его] будут помнить не за непреклонность в его бытность Канцлером, не за искусную дипломатию, когда он занимал пост министра иностранных дел, но за этот последний приступ желчности и акт вероломства. Кинжал, которым он с таким великолепием потрясал, в конечном счете вонзился в его собственную репутацию». Что касается настоящей оппозиции, то как вам нравится это бесподобное высокомерие мемуариста: «Мистеру Кинноку за все те годы, пока он руководил Оппозицией, ни разу не удалось уязвить меня. Вплоть до самого последнего дня он умудрялся говорить не то и не так».