Письма из ада - [24]

Но довольно, приступаю к повествованию. Когда апостол Петр прощался с жителями Антиохии, чтобы отправиться в Рим, где должен был умереть мученической смертью, толпа сопровождала его до половины пути, где, наконец, благословив, он отпустил народ и продолжал путешествие в сообществе немногих. Вдруг он заметил, что за ним следует старик и понял, что он имеет что-нибудь ему сообщить. Тогда он приказал спутникам своим продолжать путь, а сам остановился.

- Сын мой, у тебя что-то на сердце?

- Не верой ли спасутся люди, отец? - отвечал старик.

- Так, сын мой, - сказал апостол, - разве у тебя нет веры?

- Вера у меня есть, но шаткая, неверная, потому я и не могу надеяться на нее, чтобы спастись. Бывали минуты, когда предо мной восставал образ Спасителя, я был счастлив своей верой.

Я не сомневался, что стоит мне попросить, чтобы получить, поискать, чтобы найти, постучать, чтобы отворены мне были двери неба. Но это были лишь минуты! Вероятно, гордость мешает моей вере, ибо чем ближе я чувствую себя к Спасителю, тем скорее предстоит мне падение. Я снова поднимаюсь, снова борюсь и все-таки не нахожу себе еще покоя.

Сколько слез я пролил над своею слабостью, сколько мучился в напрасной борьбе, то поднимаясь, то падая, хватаясь за имя Спасителя, держась за Него и все-таки не приобретая надежды на спасение. Я часто бываю близок к отчаянию, душа моя изнывает, я помышляю о словах апостола: "покажи свою веру в делах", и в этом не нахожу утешения, ибо все мои дела ничтожны. Ты, Святой Отец, плакал над своим падением однажды и поднялся, чтобы больше никогда не падать более, а я... заблудшая овца, которая не может никак найти входа в овчарню!

Апостол не вдруг ответил, но, сосредоточившись, сказал:

- Если не можешь справиться с твоей верой, то люби Спасителя. Старайся во всем доказать Ему твою любовь, все делай ради Него.

- Но ведь вера спасает, - сказал старик.

- Где сильная любовь, там не может не быть веры, - ответил апостол.

Бывает время, когда отчаяние тоже затмевает мой рассудок. Я бы хотел растерзать себя собственными руками; в исступлении я рву на себе волосы, кусаю руки, и этот пароксизм повторяется так часто, что изнуряет меня. Иногда предо мной является распятый Христос. Я стараюсь видеть Его образ, но не Его вижу я, предо мной лишь крест Его, за который хотел бы я ухватиться. Крест - символ веры!..

Двадцать восьмое письмо

Мы сидели на высокой скале, возвышающейся над морем. День клонился к вечеру, вдали виднелся берег; ветерок над нашими головами играл листвой. Но я мог только смотреть на нее. Как она была прекрасна и молода! Ей не было еще шестнадцати лет.

Лицо ее было бледно той бледностью лилии, происходящей скорее от нежности кожи, чем от болезненности. Черные волосы ее, падая локонами, обрамляли прелестный облик. На устах играла совершенно детская улыбка, все существо ее дышало спокойствием, а задумчивость на челе придавала ей выражение взрослой женщины. Я не мог оторвать от нее своего взора, но я смотрел на нее плотскими глазами, со страстью, и на всем лице ее разлился румянец.

Длинные ресницы по-прежнему рисовались темною тенью на ланитах, и в движениях заметно было беспокойство. Она посмотрела на меня, и я прочел упрек в ее глазах.

- Почему смотришь ты на меня так пристально? - спросила она.

- Почему? Не могу сказать. Разве тебе это неприятно, Лили?

- Да, мне это неприятно, - промолвила она, застенчиво потупляясь, - не знаю сама, почему, когда ты так смотришь на меня, я чувствую, как будто меня держат за руки и не дают свободы. Ведь ты же можешь не смотреть на меня таким образом!

- Конечно, милая Лили, но разве ты боишься меня?

Она залилась звонким смехом.

- Боюсь ли я тебя? - воскликнула она. - Какая смешная идея! Ведь это то же, что спросить: боишься ли ты меня?

- Ты сердишься на меня? - спросила она после короткого молчания.

Точно, я сердился, но на себя, а не на нее, и ответил спокойно:

- А давно ли я на тебя не сердился, Лили?

- О, очень давно! Но пойдем далее.

Она взяла меня за руку и увлекла засобою.

Погода была дивная, на берегу рыбаки работали среди своих семейств, на волнах белели паруса. Это был один из тех вечеров, когда счастье чувствуется вдвое сильнее.

- Бояться тебя! - продолжала, смеясь Лили. - Напротив, с тобой мне так спокойно, я знаю, что ты всегда защитишь меня от всякой опасности. Ты так умен и силен! А с этими качествами человек победит зло, которым земля полна. Но ты и благороден настолько же, и я могу с гордостью опираться на тебя. Знаю, что ты готов отдать твою жизнь для меня. Ты смеешься? Ты считаешь меня фантазеркой? А я глубоко убеждена в том, что ты и силен, и умен, и благороден.

Я улыбался, и в это мгновение действительно чувствовал в себе благородство. Этот ребенок с своими чистыми воззрениями возвышал, очищал и меня.

Мы продолжали путь в молчании, прерываемом лишь плеском волн, и взобрались на самую вышину над морем, где стоял большой крест, и у подножия его опустились для отдыха на скамью, тут находившуюся.

- Посмотри! - воскликнула внезапно Лили. Она указывала на стаю лебедей, летевших в воздухе.