Письма - [21]

Сонинька моя свидетельствует вам почтение и вместе со мной желает вам и милым сожительницам вашим здоровья и счастия. Я, издавши "Северные цветы", как будто от изнеможения занемог и прохворал целый месяц. Теперь мне лучше, но все еще держу диету и продержу ее долго. Оканчивая письмо, не могу не сказать вам, что разлука с Алексеем Николаевичем нам очень грустна, мы полюбили его как родного и долго будем чувствовать недостаток его милого общества. Будьте же здоровы и не переставайте верить чувствам, с которыми всегда останусь к вам покорнейший слуга барон Дельвиг,

5 февраля

1829 года.

С. Петербург.

95. Е. А. БАРАТЫНСКОМУ

Конец марта 1829 г. Петербург

Душа моя Евгений. Пушкин, верно, сказал тебе {1}, что я не имел силы писать к тебе, так занемог и трудно поправляюсь. Жду погоды – и не дождуся. "Северн‹ые› цветы" прошлого года доставь Василью Львовичу. "Подснежник" выйдет на днях {2}. Я напечатал твои стихи к Эенеиде {3}. Она согласна была, а ты дай, кому обещал их, другую пьесу. Я печатаю мои стихи {4}; к Пасхе выйдут; в них ты прочтешь новую мою идиллию {5}. "Борскому" под стать вышел "Выжигин". Пошлая и скучная книга, которая лет через пять присоединится к разряду творений Емина {6}.

Подолинскому говорить нечего. Он при легкости писать гладкие стихи тяжело глуп, пуст и важно самолюбив. Проказник принес мне "Борского" процензурованного и просил советов {7}. Я посоветовал напечатать, другого ничего не оставалось делать, и плюнул. Разве лета его обработают. Дай Бог. Поцелуй за меня Полевова и Раича в лоб и попроси их продолжать, как начали, свои похвалы творениям ничтожным {8}. Прощай, душа моя, трудно писать. Целую тебя и Пушкина. Буду не осенью, а весною к вам. Книги, при сем приложенные, доставь князю Вяземскому. Поцелуй ручки у Настасьи Львовны.

Твой Д.

96. Е. А. БАРАТЫНСКОМУ

Май 1829 г. Петербург

Милый друг, посылаю тебе шинель непромокаемую для твоего тестя и желаю, чтобы письмо мое нашло тебя спокойнее, чтобы дети твои были здоровы {1}. Ужели ты не знаешь, что болезнь очень частый гость у малюток? Надобно только заботиться о них, но не упадать душою. Вырастут, об нас будут заботиться. Зато как мы подгуляем, выдавая твоих дочек замуж. Я чувствую нынешний день себя лучше. Если бы не бессонница, то уже давно бы прыгал. Ты пишешь, буду ли я издавать "С‹еверные› цветы"? Буду и прошу не оставлять их. Твой же запас желал бы прочесть поскорее. Ужели ты думаешь, что твои стихи мне только надобны для альманаха? Мне нужно для души почитать их, она, бедная, голодна и сидит на журнальных сухариках. Сжалься. Я тоже пишу кой-что и надеюсь прислать к тебе, что сделаю, да мне писать трудно. Если тесть мой в Москве, так не говори, что я болен, он, бедный, сам нездоров и беспокоится об нас во вред здоровью {2}. Скажи, что я потому не еду, что ищу и еще не получил места в Москве. Что также правда. Скажи Полевому (Ксенофонту), что он дурак, и пожелай ему доброго здоровья.

Целую ручки у милой жены твоей и целую твоих деточек. Жена моя вам кланяется; она, вероятно бы, приписала сама, но я пишу не из дома, а в квартере Сомова, который тебе кланяется. Плетнев также.

Обнимаю тебя, душа моя, надеюсь до сентября-то увидеть тебя. Господь с тобою, будьте здоровы и веселы.

Твой Дельвиг.

97. П. А. ВЯЗЕМСКОМУ

30 августа 1829 г. Петербург

Любезнейший князь Петр Андреевич, я еще не благодарил вас за прошлогодний подарок моим "Северным цветам". Он застал меня больным. Расстройство желудочных нерв расстроило было мою голову, и я около семи месяцев страдал. "Станция" ваша опоздала, но мне хотелось исполнить ваше желание иметь особенные экземпляры ее, почему я и предложил нашей молодежи издать "Подснежник". Он вам обязан своим существованием. Теперь опять бью вам челом и прошу не оставить моего альманаха ни стихами, ни прозой. Будьте к нему благосклонны по-прежнему. – Читаете ли вы наши журналы? Вы некогда сравнивали наших критиков с торговками лоскутного ряда, теперь они перешли совершенно в фантастический мир Александра Ефимовича Измайлова {1}, то есть в кабак. Сперва русскому барину, вроде Орлова-Чесменского, можно было иногда выйти и подраться на кулачки с задорными мужичками {2}, теперь уж эти негодяи напились мертво пьяны, валяются в грязи и его пачкают. Бог помочь им!

Если вы не имеете известий о Пушкине, то скажу вам, что мы получили от него письмо из Арзерума {3}, в котором, пишет он, ему очень весело. Дела делает он там до‹во›льно: ест, пьет и ездит с нагайкой на казацкой лошади.

От Жуковского вы получаете, верно, известия. Он толстеет и здоровеет приметно. Бедная Ольга Сергеевна все больна, боюсь – не чахотка ли у нее. Она нынче летом жила в Ораниенбауме, лечилась, но не поправилась.

Жена моя вам кланяется, я повторяю мою просьбу и желаю вам здоровья и поболее стихов, остаюсь истинно вам преданным

Дельвиг.

30 августа

1829 года.

С.-П‹етер›б‹ург›.

Пишите ко мне через Жуковского.

98. В ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЦЕНЗУРНЫЙ КОМИТЕТ

10 декабря 1829 г.

СПб. 10 декабря 1829

В Санкт-Петербургский ценсурный Комитет

Коллежского асессора барона

Антона Антоновича Дельвига

Имею я желание с начала будущего 1830-го года издавать здесь, в С. Петербурге, Литературную газету по прилагаемой программе, из которой ценсурный комитет благоволит усмотреть, что я вовсе не намерен в предполагаемом мною повременном издании касаться политики или предметов, кои не относятся собственно к словесности, наукам или искусствам. Посему покорнейше прошу оный комитет исходатайствовать мне у Главного управления ценсуры дозволение на издание помянутой Газеты.