Письма Баламута. Расторжение брака - [21]

Твой любящий дядя

Баламут

Письмо двадцать первое

Мой дорогой Гнусик!

Да, период эротических искушений – прекрасное время, чтобы напасть заодно и на раздражительность подопечного. Можно даже направить главный удар именно туда, если пациент думает, что это всего лишь «заодно». Но в это время, как и во всякое иное, дорогу для нападения нужно готовить, затемняя разум.

Люди гневаются не от простой неудачи, а от неудачи, воспринятой как несправедливость. Чувство же несправедливости основывается на представлении, что законные требования не удовлетворены. Чем больше требований к жизни предъявит подопечный (под твоим руководством), тем больше он будет ощущать несправедливость и тем чаще он будет в плохом настроении. Ты, может быть, обратил внимание на то, что он особенно сердится, когда время, предназначенное им для собственных потребностей, у него отнимают. Неожиданный посетитель, явившийся как раз тогда, когда он надеялся спокойно провести вечер, или жена друга, болтающая, когда он собирался поговорить с ее мужем, выводят его из равновесия. Пока что он не успел стать достаточно злым или ленивым, чтобы ненавидеть эти маленькие требования гостеприимства сами по себе. Они раздражают его, потому что он считает время своей собственностью и ему кажется, что его обкрадывают. Ты должен ревностно охранять это странное предположение: «Мое время – мое!» Пусть ему кажется, что он начинает каждый день как законный владелец двадцати четырех часов. Пусть ему представляется тяжелым налогом та часть этой собственности, которую он оставляет на работе, и щедрым пожертвованием – та, которую он отводит на религию. И никогда не позволяй ему усомниться в том, что совокупность времени каким-то таинственным образом принадлежит ему сызмальства.

Здесь перед тобой щекотливая задача. Тебе надо, чтобы он держался идеи столь нелепой, что даже мы не сумели ее оправдать. Твой подопечный не может ни создать, ни удержать ни мгновения времени, оно дается ему даром; с таким же успехом он вправе считать своими солнце и луну. Кроме того, теоретически он готов всецело служить Врагу, и если бы Враг лично предстал перед ним и хотя бы на один день потребовал от него такого служения, он бы, разумеется, не отказался. Для него не было бы бременем, если бы главная тягота этого дня состояла в слушании разговоров какой-нибудь глупой женщины. И для него было бы необременительно до разочарования, если бы Враг дал ему полчаса, сказав: «А сейчас иди и делай что хочешь». Задумайся он хоть на мгновение над своей собственной идеей времени, даже он смог бы понять, что он каждый день – именно в такой ситуации. Когда я советую тебе лелеять в нем эту идею, это никак не значит, что надо давать ему какой-нибудь убедительный аргумент. Таких аргументов нет. Твоя задача – вроде цензуры. Не разрешай его мыслям касаться этого вопроса. Окружи его мраком, и пусть среди мрака покоится молчаливое, неисследованное и сильное чувство: «Мое время – мое!»

Вообще чувство собственности всегда следует поощрять. Люди вечно заявляют о своем праве собственности, что звучит одинаково смешно как на Небесах, так и в аду. Мы же должны их в этом поддержать. Основная причина современного вызова целомудрию – в представлении людей, что они «собственники» своих тел, этих глубоких и опасных владений, где пульсирует энергия, создавшая миры, куда они помещены без согласия, откуда их можно извлечь по Вражьей воле. Положение такое, словно отец из родительской любви назвал малолетнего принца правителем какого-нибудь края, которым в действительности управляют мудрые советники, а тот вообразил, что ему на самом деле принадлежат города, леса, урожаи, как принадлежат ему кубики в детской.

Чувство собственности мы порождаем не только при помощи гордыни, но и при помощи сдвига понятий. Мы учим не замечать разного значения притяжательных местоимений – той отчетливой градации, которую нетрудно увидеть, сопоставив выражения «мои сапоги», «моя собака», «моя горничная», «моя жена», «мой начальник» и «мой Бог». Мы учим сводить эти значения к тому, которое присутствует в выражении «мои сапоги». Даже ребенка можно приучить, чтобы он говорил «мой медвежонок» не в смысле «старый, любимый и живой, с которым у меня совершенно особые отношения» (ибо именно этому учит их Враг, если мы не бываем бдительны), а «тот, которого я могу разорвать в клочья, если захочу». Что же касается другого конца шкалы, мы приучаем людей говорить «мой Бог» в смысле, не совсем отличающемся от «мои сапоги», т. е. имея в виду «Бога, к Которому я взываю на богослужениях» или «у Которого я так хорошо устроился».

А смешнее всего, что «мое» в полном смысле слова человек не может сказать ни о чем! В конце концов отец наш или Враг скажут «мое» обо всем существующем, в особенности – о каждом человеке. Не беспокойся, они еще узнают, кому принадлежит их время, их души и тела, – уж в любом случае не им. В настоящее время Враг с присущим Ему педантизмом говорит «Мое» на том основании, что Он все сотворил. Отец наш надеется тоже в конце концов сказать «мое» обо всем, но по более реалистической причине – потому что мы победим.