Письма Амины - [47]

Он сидит, склонившись вперед, и тяжело дышит. Я ищу тряпку. В ванной больше нет полотенец, и я беру с дивана старую футболку и, как могу, вытираю блевоту. Затем снова наклеиваю изоленту и принимаюсь бить его телефонным справочником, время от времени снимая изоленту.

— Дашь мне адрес?

— Нет.

И мы продолжаем. Я рассек ему бровь, по шее бежит кровь. Наступила ночь.

— Ну что, как насчет чизбургера?

Он кивает. Я держу чизбургер, а он ест. Коктейль давно растаял, но он не жалуется. Я в некотором роде им восхищаюсь. Может, Эркан и полное говно, а может, он нормальный мужик, но я знаю, что никто бы не стал терпеть столько побоев ради меня.

Я больше не могу. Наклеиваю новую изоленту, выключаю свет и ложусь на диван. Спиной чувствую его взгляд, он сидит в темноте и смотрит на меня. Мне на живот прыгает котенок, я глажу его и аккуратно ставлю на пол.

Ночью я просыпаюсь в уверенности, что он умер, задохнулся в собственной рвоте. Встаю, подхожу к нему. Он сидит на стуле, голова свисает на грудь. Я щупаю пульс у него на шее. Он поворачивает голову и что-то бормочет во сне. Я снова ложусь на диван.

40

Я рано встаю, чтобы пытать Махмуда. Смачиваю лицо, приглаживаю волосы, выкуриваю полсигареты и бужу его ударом в переносицу. Он кричит от боли, из носа течет кровь. Я принимаюсь за лицо. Бью по носу, по челюсти, по горлу. Одно веко вспухло, глаза закрыты, так что визуальный контакт с ним установить непросто. Время от времени я снимаю изоленту, чтобы послушать, что он скажет. По-прежнему ничего. Мы потихоньку прошлись по всему его собранию дисков: от Boys 2 Men и D'Angelo до Snoop Dog. За жалюзи медленно просыпается город. Через пару часов я практически сдох, больше не могу. Срываю изоленту с его рта.

— Или ты мне дашь адрес, или я тебе перережу глотку.

Я приставляю свой нож к его горлу, а он просто смотрит на меня своими красными глазами.

— Я не шучу.

— Если ты это сделаешь, то адреса не узнаешь, но зато станешь убийцей.

— Придется мне это как-то пережить.

— Не думаю, что ты это сделаешь… ты не такой.

И он прав. Я вкладываю в удар весь свой вес и попадаю в челюсть. Махмуд отключается.

Когда он приходит в себя, я сижу перед ним и держу в руках его обрезанный член. Прямо на лезвии моего кинжала. Нож такой острый, что от одного прикосновения по лезвию бежит капелька крови.

— Ты хочешь иметь детей, Махмуд?

Он пялится на нож, на свои гениталии, затем на меня.

— Ты хочешь иметь детей?

Он кивает. На этот раз он понимает, что я не шучу.

— Нож очень острый, Махмуд, мне даже не придется прикладывать усилий, все хозяйство отвалится.

Я записываю адрес на обороте рекламки пиццерии.

41

Я сажусь на поезд до пригорода, где предположительно живет Амина. Полчаса от Копенгагена. Я не был здесь раньше, только мимо проезжал. Помню высокие дома и бетон. Я не ошибся. На станции перед магазинчиком спрашиваю дорогу у пожилой женщины. Она говорит, что найти просто, но отсюда далековато. Иду по широкой четырехполосной дороге. Я не вижу ни алкоголиков на лавочке, ни молодых темноволосых парней, тусующихся перед гриль-баром. Я ничего не вижу. Просто иду, читаю названия улиц. Иду как можно быстрее.

Махмуд еще не должен был проснуться. Перед уходом я впихнул в него несколько таблеток. Он не хотел их глотать, выплевывал, тогда я их растолок и растворил в коле, приставил бутылку к его рту и зажал нос, и пришлось ему все-таки их проглотить. Потом я покормил котят и ушел. Таблетки ломовые, он проснется поздно вечером, а может, вообще только завтра.

Я дохожу до нужной улицы: большие жилые корпуса с грязными фасадами. Прохожу мимо женщины в платке, несущей полный пакет из супермаркета, мимо детей, тычущих палкой в мертвую птицу, нахожу нужный мне номер дома. Еду на лифте: граффити и прожженные сигаретами отметины. Звоню в дверь, с той стороны доносится металлический звук. Руки трясутся, ноги дрожат, я потею, но улыбаюсь, улыбаюсь изо всех сил, широкой застывшей улыбкой, чтобы не напугать ее, когда она откроет дверь. Снова звоню, потные пальцы соскальзывают с кнопки. Дверь открывается.

Она стала старше, усталые глаза, волосы жирные, до плеч. Но это Амина, она по-прежнему красива. Я не могу произнести ни слова. Она испуганно на меня смотрит, не узнает. Точно, лицо у меня разбито, только сейчас я замечаю, что щека пульсирует, не думал об этом последние два дня. Надеюсь, она узнает меня за всем этим красным и голубым. Она шарит в поисках дверной ручки, хочет закрыть дверь, но тут узнает меня. Называет по имени, сначала осторожно, потом уверенно, как бы констатируя. Делает встречное движение, словно бы собираясь обнять меня, но останавливается, отступает назад. Говорит тихим, удивленным голосом:

— Что с тобой?

— Ничего, ничего страшного, просто не повезло.

Ее взгляд меняется, становится холодным. Руки хватаются за дверной косяк, суставы белеют.

— Что ты хочешь?

— Амина… Амина, я просто хотел поговорить с тобой, спросить, почему…

— Янус, мы не сможем поговорить.

— Я только хотел бы… я искал тебя.

Она опускает глаза, думает. Ее голос немного теплеет, становится уставшим, безнадежным.

— Лучше нам не разговаривать, Янус, нам не о чем говорить.