Письма (1842-1851) - [2]
Я. Щ<еткин>.
Не знаю, доволен ли ты будешь, любимый Аполлон, что после уничтожения Яков Александровича я начала беседовать с тобою; во всяком случае ты знаешь, что люди более или менее эгоисты; а потому я очень рада, что он вовремя исчез и доставил мне удовольствие поболтать с тобою. В эту минуту мне всё тебя напоминает, я пишу в твоей комнате, где так часто мы с тобой, сидя на диване, мечтали, пели, болтали, а теперь осталось одно воспоминание. Грустно, очень грустно было нам всем лишиться такого милого собеседника, и теперь в утешенье достаются только письма ваши, которые тетинька сообщает нам. Что сказать тебе интересного о петербургских, до меня, кажется, все постарались удовлетворить твое любопытство. - Сегодня виделись с Толстыми, которые мне поручили от них кланяться тебе и дядиньке. Лиза, кажется, со всяким днем хорошеет. Пепиньерки по-прежнему милы, и хотя я с ними редко вижусь, но всегда говорим о тебе. Конечно, это иначе и быть не может, желая поддержать с ними их любимый разговор, я вполне удовлетворяю себя.
Расцелуй за меня покрепче любезного дядиньку и пожелай ему от меня успеха во всех его предприятиях. Прощай, cher cousin, будь здоров, весел сбереги хоть самое крошечное местечко в сердце своем для истинно тебя любящей Junie.
Евг. П. МАЙКОВОЙ
11 октября 1842. Петербург
Препровождаю с человеком взятые мною в воскресенье 1 и 2 №№ "Москвитянина", и так как Владимир Андреевич позволил мне пользоваться и следующими, то Вы очень обяжете меня, милостивая государыня Евгения Петровна, если пришлете не следующие два номера, потому что я уже читал их прежде, а 5 и 6 или 7 и 8, какие у Вас случатся под рукой и какие Вы, разумеется, не читаете сами. Наконец, если этого ничего нет, то присылкою последней книжки "Отеч<ественных> записок" Вы докажете, что в числе Ваших бесчисленных достоинств, начиная с молодости и красоты, - третье место занимает - любезность в высшей степени.
За ожидаемое одолжение надеюсь на завтрашнем бале Вашем лично благодарить Вас: тогда, если угодно, по порядку исчислю и следующие Ваши достоинства, кроме вышеупомянутых.
Покорнейший слуга Ив. Гончаров.
11 октября
С. С. ДУДЫШКИН, И. А. ГОНЧАРОВ и Вал. Н. МАЙКОВ
- А. Н. и H. А. МАЙКОВЫМ.
14 декабря 1842. Петербург
Набожно перечитываю твои письма, Аполлон, слежу за твоими путевыми впечатлениями и жалею, что не могу разделять ни твоих радостей, ни горестей. Мне часто мечтается, как бы приятно вдруг, неожиданно встретиться нам в Риме! Например: вы с Николаем Аполлоновичем отправились удить в Тибре. Река спокойна, виды очаровательны, солнце погружается в Средиземное море; однако рыба не идет на уду. Вы мечтаете, мысль ваша далеко, может быть, и в Петербурге. В это время кто-то также с удочкой сходит на берег, приближается к вам и, считая вас итальянцами, заранее приготовляет итальянскую фразу: "Bona sera, signore, ловится ли рыбка и как ловится, и когда..." Потом он долго всматривается в вас, и вместо всяких фраз вы слышите за собою крик: "Ах свинья, Аполлон!... это ты..." Он бросается к тебе опрометью, запинается за камень... и бух в воду!.. - "Ах, черт тебя побери! ну, брат Аполлон... это ты..." - Ты видишь перед собой Степана без шляпы, полувымоченного падением в воду, в дорожной блузе, в Италии с русскими поговорками, с русским сердцем. Ох, если бы это сбылось. - Да нет! этому не быть! Еще я часто воображал встречу нашу на Симплоне или на Сен-Бернаре. Я представлял, будто я карабкаюсь на гору, беспрестанно бранюсь и сержусь на камни, которые обрываются и сбивают меня с ног; а вы идете с другой стороны и слышите чей-то голос: "Ну гора!... и в Юках меньше... когда, бывало, утром бежал пить чай..." В это время глыба снегу обдала говорившего с ног до головы, он отряхивается, протирает глаза и видит перед собой как будто Аполлона, еще раз протирает глаза - опять Аполлон, трет глаза без милосердия, и всё перед ним Аполлон: "Аполлон, это ты", - и Степан душит тебя в медвежьих объятиях.
