Пища Богов - [11]

Я склоняюсь над постелью своего умирающего отца, и мы с любовью заглядываем друг другу в глаза, видя в них отражения собственных душ. Нам всегда было хорошо вместе, отцу и дочери, но мы еще больше привязались друг к другу после смерти моей мамы. Когда мама была жива, она наполняла глаза отца светом, и с ее смертью, какая-то часть его умерла тоже, и он уже не был полноценным. Затем он встретил другую женщину, брак с которой дал ему несколько лет счастья, и все же, стремясь вперед, он о чем-то молился, о чем-то просил своего Бога. И вот, его время пришло.

— Я спокоен, и она тоже, — говорит он, глядя в сторону выходящей из больничной палаты жены. — Больница хорошая. — Мы оба разделяем мнение, что здесь все подготовлено для предстоящего перехода.

— Врач хочет поговорить со всеми вами завтра. Я знаю только то, что я спокоен. — Он вздохнул с облегчением, довольный тем, что наконец есть установленный срок, есть время подготовиться. — Доктор говорит, никаких болей, никакого слабоумия.

— Да, я согласна, так будет намного лучше. Твоя система просто ослабнет. — Мы оба кивнули в молчаливом согласии, догадываясь о результате анализов. — У тебя нет сил и желания бороться с этим? Я

уверена, что она может сморщиться и исчезнуть, — сказала я, указав на опухоль величиной с теннисный мяч, которая заблокировала желудочный проход и начала захватывать кишечник.

— Нет, мне хорошо и спокойно, — ответил он.

— Новое приключение, — сказали мы одновременно и захихикали как дети.

— Ты нервничаешь? — спросила я,

— Нет, я увижу их всех... твою маму, и Поля, и Нину.

— И твою маму и сестру.

— Да, — усмехнулся он.

— Боишься? — спросила я, потом добавила:

— На самом деле, это освобождение.

— Только огня, — ответил он. И я поняла, что он имеет в виду, поскольку адские печи никогда не занимали его воображение.

— Хорошо, я обещаю.

— Что? — спросил он.

— Прежде, чем послать тебя в огонь крематория, убедиться, что веки глаз не вздрагивают. Мы вновь рассмеялись и сказали одновременно:

— Договорились!

Я краешком глаза наблюдала за медсестрой. Возможно, наш разговор показался ей странным, но мы с отцом годами готовились к этому моменту.

Как уставшая и страждущая душа расстается со своей человеческой формой? Существует цивилизованный метод ухода из жизни — Лама углубляется в медитацию и покидает этот мир по собственной воле. Что касается обычных людей — они со временем снашивают свое тело, так же как снашивают старую одежду, ведь со временем все приходит в упадок, если, конечно, не получает особого питания, способного поддержать жизнь и целостность. Иногда происходит синхронизация — время подошло, все «уроки» выучены, переворачивается последняя прочитанная страница книги жизни, и она закрывается.

Я много думаю об этапах жизни, о наших собственных циклах во

времени и о том, как иногда бремя жизни может согнуть нас. Но может быть и так, что усвоив очередную главу, мы вдруг открываемся для новой жизни и с приливом питающей энергии ощущаем себя удовлетворенными и целостными. «Я доволен тем, кто я есть и я доволен тем, что я успел создать», — именно таким должно быть наше мироощущение.

— Сколько у него осталось времени? — спросила я позднее врача.

— Два-три месяца, в зависимости от того, какое он примет решение. Необходимо поддерживать его организм питанием и предотвратить потерю веса, иначе он просто растает, и будет страдать от всевозможных осложнений.

Я обнимаю и целую отца, помогая ему сесть в постели и выпить остуженное капучино, когда он вдруг говорит, улыбаясь и глядя мне в лицо:

— Через месяц. Я бы хотел уйти через месяц. Да, это произойдет через месяц! Интересно, происходит ли это по заказу? Или может быть существует особый календарь, в котором фиксируется, когда Арни желает появиться на свет и когда покинуть его? Довольно цивилизованно, похоже на бухгалтерский отчет. — Отец усмехается и устало закрывает глаза.

Так в наблюдении и ожидании проходит время и с каждым днем отец все больше слабеет. Иногда он полон веселья и в его глазах загораются знакомые огоньки. Иногда он ворчит, жалуясь, что его уставшие ноги когда-то знали лучшие времена. Я смотрю на этого человека, который когда-то был похож на высокого гордого викинга и вспоминаю, как он каждую ночь уносил меня на руках в кроватку, после того как я засыпала под звуки классической музыки, доносившиеся из старенького граммофона. Добрый великан осторожно укладывал меня в кроватку и нежно целовал в лоб, словно я была каким-то необычным странным существом — девочка-мальчик, неожиданно появившаяся на свет вслед за своей старшей сестрой, после рождения которой мои родители решили больше не иметь детей.

Я вижу заботливого человека, который когда-то мог месяцами

приводить в порядок купленный со вторых рук велосипед, чтобы к моему семилетию он сиял как новый. Я вспоминаю, как он пел великолепным тенором, от которого вибрировали стены его мастерской. Его песни продолжали звучать там даже тогда, когда он находился за тысячи километров от дома, словно кирпичи впитали страсть его пения, а бетон полюбил оперную музыку.