Писатель взвыл, оторванный от размышлений острой болью в лодыжке. Он вывернулся назад и увидел, как рыба атакует его ласту, быстро подплывая и чиркая ее черной зубчатой пилой на хвосте, а потом разворачиваясь и делая новый заход, словно военный штурмовик в голливудском кино. Писатель запаниковал. Он пытался отогнать ее ластой, но глупую — и жестокую! — рыбу это лишь раззадорило. Она нападала все яростнее, исполосовав ему всю ногу от пятки до икры. Отчаявшись справиться с ней, писатель сорвал маску и заголосил на весь пляж. Когда спасатели — медленные, хуже официантов — втащили его в лодку, он уже попрощался с жизнью. Нет, он не верил, что рыба убьет его, но боялся, что кровь привлечет всех акул в сафагской бухте, а уж они то порезвятся от души, разлакомятся писательской плотью.
Сидя на перевязке в комнатушке с громким названием «Клиника», писатель думал о рыбе. Чем он разозлил ее? Поняла ли она свое ничтожество в сравнении с ним? Но у нее же нет ума. Может быть, он слишком напряженно думал, а она уловила его мысленные эманации, истолковав их по-своему? В мозгу писателя родилась идея; смутная, но многообещающая. Некий сеттинг, перекресток миров, где в силу разных законов, царящих в них, возникают бесконечные недоразумения, двигающие сюжет. Например, врожденное и явно видимое превосходство героя — скажем, он умнее окружающих, как писатель умнее кишащих в рифе рыб (да и большинства соотечественников, если правду сказать) — воспринимается как агрессия в адрес этих самых окружающих. Значит, их нападение на него — не нападение вовсе, а защита от его превосходства, хотя и выглядит нападением. И на такой вот путанице можно построить интересную историю.
Наутро перед завтраком писатель хромал вдоль кромки прибоя, стараясь не замочить бинты, и жадно вглядывался в место метрах в пятидесяти от берега — туда, где он вчера повстречался с рыбой. Писатель не держал на нее зла. Он испытывал к ней почти сентиментальные чувства. Рыба распорола ему ногу, но подарила сюжет. Кто сказал, что литература дается легко? Это проклятый дар, призвание к невзгодам, безденежью и голоду (еще целый час до открытия столовой!), а не к легкой славе, как думают недалекие умы, — привет, соотечественники и рыбы! Мысли бежали, как стайки серебристых рыбешек, бегущих от барракуды. Задумавшись о невзгодах ремесла, писатель забыл о рыбе, погрузившись в мысленную репетицию разговора с редактором по возвращении в Москву.
А что стало с рыбой? Изменила ли встреча с писателем что-нибудь в ее судьбе? В тот же вечер, пока он смотрел представление аниматоров после ужина, ее сожрала другая рыба, стремительно приплывшая из глубины: большая, с тупыми зелеными глазами и острыми, загнутыми внутрь зубами. Смерть была быстрой, но мучительной: ее разорвали живьем и проглотили трепещущие в агонии куски.
Есть ли в этом мораль? Пожалуй, да. Если отбросить этику, философию, возможность реинкарнации и прочие сложные вещи, занимающие умы писателей, она будет такова: в какое бы ничтожество не впала современная литература, все же лучше быть русским писателем, чем рыбой в чужом, пускай и теплом, море.
Через два дня после написания автор наблюдал в ресторане женщину с татуировкой в виде двух рыб на плече. А еще через день угодил в упомянутую «Клинику», правда, совсем по другому поводу. Наблюдение о нападении «хирурга» на ласту подарено Сергеем из Москвы.
