Писарев - [26]

В целом, суммируя отношение Писарева к материализму Фогта, Бюхнера, Молешотта, следует сказать, что он сознавал их ограниченность и ценил в них превыше всего не созидателей нового философского направления, а разрушителей, отрицателей, считая, что приводимые ими естественнонаучные факты, порой кажущиеся частными, подрывали и опрокидывали, казалось бы, нерушимые спекулятивные системы. «Эти ничтожные мелочи, — развивает он свою мысль, — уже теперь повернули вверх дном колоссальные теории мировых мыслителей и целых народов; эти ничтожные мелочи уже теперь разбили оковы человеческой мысли. Дело разрушения сделано; дело созидания будет впереди и займет собою не одно поколение» (13, стр. 282).

Преклонение Писарева перед естествознанием, как перед комплексом положительных знаний, который не только даст человеку власть над природой, но и явится действенным средством в преобразовании общества, заинтересованность прикладной стороной естественных наук определили его интерес к позитивизму, который тоже оказал определенное влияние на формирование его философских взглядов.

Широкая активизация идей Конта, Милля, Спенсера в России в 60-е годы совпала с дискредитацией идеалистических философских систем и распространением естественнонаучного материализма. Позитивизм, в котором сочетались завуалированный идеализм и агностицизм, был в сущности реакцией на французский материализм XVIII в. Но он имел ряд признаков, делавших его внешне похожим на материализм. Материализм, как бы возрожденный к жизни после засилья идеализма, тянулся в своих обоснованиях к естественным наукам. Позитивизм с его расположением к положительному знанию и отрицательным отношением к гегельянству тоже в значительной мере опирался на данные естествознания. Таким образом, казалось, что каждое из этих направлений одинаково смотрело на окружающее «глазами естественных наук», в них искало последний критерий знания, основу и метод для философии. В тот период, как сообщают современники, было очень трудно провести «точную грань» между этими двумя направлениями. А поэтому и понятно, что многие из тех, кто в 60-е годы тянулся к естествознанию, невольно заражался духом позитивизма. Понятия «наука», «научность», «позитивизм» отождествлялись. К тому же широкая эрудиция позитивистов, обширность их знаний, искренняя ненависть к предрассудкам, подчеркнутый культ положительных наук и особенно стремление к их реализации и демократизации соответствовали «практически-революционному настроению» эпохи и не могли не привлечь внимания истинных сторонников просветительства, естествоиспытателей, представителей передовой общественности.

Все это, вместе взятое, говорит о том, что успех позитивизма на русской почве в рассматриваемый период был явлением вполне естественным и закономерным. Эту мысль хорошо выразил Овсянико-Куликовский: «Переход от идеалистической метафизики к материализму и позитивному был неизбежен и вовсе не труден. Мы должны были сделать этот шаг, как сделала это в свое время мыслящая Европа. Левое гегельянство и Фейербах, потом Фогт и Молешотт, несколько позже О. Конт — как „властители дум“ мыслящих поколений у нас — овладели нами с историческою и, пожалуй, даже с логическою необходимостью… Движение философской мысли в этом направлении было, разумеется, тесно связано с растущим интересом к положительной науке вообще, к естествознанию в частности» (81, стр. 373–374). В 60-е годы в России многие увлекались позитивизмом. Но влияние его на различные слои общественности было различным. Либералы принимали учение позитивистов целиком. Принципиально иначе, критически относились к нему такие видные русские естествоиспытатели, как Бекетов, Сеченов, Тимирязев и другие, а также представители революционной демократии Белинский, Герцен, Огарев и Чернышевский.

Хотя определенное влияние идей позитивизма на Писарева очевидно, но это отнюдь не значит, как утверждают некоторые буржуазные исследователи, что он заимствовал свое учение у Конта, Спенсера, Бокля и Милля. Как представитель «левого крыла» революционной демократии, Писарев не мог быть сторонником чуждого ему по классовому содержанию мировоззрения позитивистов. Их социология в основе своей была враждебна тому направлению, к которому он принадлежал. Философская позиция позитивизма также в принципе была неприемлемой для него: нейтралитета в науке (и философии) Писарев не признавал, считая, что каждый ученый, мнящий себя вне всякой политической принадлежности, подсознательно принимает ту или иную идеологию. Писарева привлекало в учении позитивистов то, что они с непоколебимой логикой и «почти математической точностью» доказали наличие великой, преобразующей силы, заложенной в положительных науках, прогресс которых даст миру «еще много решительных побед». Это гармонировало с реализмом Писарева, и он порой вполне сознательно обращался к некоторым прогрессивным идеям позитивистов. Их идеи относительно реального образования, эмансипации женщин, соотношения эгоизма и альтруизма и некоторые другие Писарев находил интересными, перекликающимися с его собственными взглядами и использовал их после творческой переработки. Реакционные же идеи позитивизма он отрицал как «возмутительные нелепости».