Пирогов и школа жизни - [8]

Провидение охранило жизнь царя-освободителя от преступного выстрела Каракозова, и каждый, переживший это время, конечно, помнит тот искренний и единодушный восторг, которым была встречена весть о его спасении. Эта радость, объединившая народ и широкие круги общества в одном чувстве, не помешала, однако, к сожалению, близоруким людям, стоявшим в сфере власти, положить на одну чашу политических весов ярко выраженные чувства всего народа, а на другую маленькую группу людей, желавших, в самонадеянном ослеплении, повернуть ход истории по-своему. Давши перевес второй чаше, как показателю нового необходимого направления внутренней политики, они остановили органическое развитие реформ государя и стремились вызвать в его душе сомнения в том, что он осуществлял с таким великодушным доверием к своему народу. Им удалось заменить Головнина новым министром, деятельность которого наложила отпечаток своей узкой односторонности на многие годы русского просвещения.

Одной из первых жертв нового курса был Пирогов [29]. Эра лишенного внутреннего содержания, формального и механического классицизма, бесплодно обращенного в политическое орудие, началась, между прочим, с признания руководительных трудов Пирогова совершенно ненужными. Ему было объявлено без всяких мотивов, что он освобожден от исполнения своих обязанностей. Отставленный от русского просвещения и оскорбленный в душе, Пирогов с достоинством внешнего спокойствия удалился в деревню.

Мы знаем несколько его портретов. На высоком открытом челе его не замечается продольных морщин - следов, по мнению физиономистов, страстей и волнений, но уже в ранние годы лежит над переносьем поперечная морщина признак глубоких дум и душевных страданий. После 1866 года она становится заметно глубже и обличает, какая скорбь была им пережита. С этих пор деятельность Пирогова утрачивает свой, так сказать, хронический характер, но каждая "травматическая эпидемия" вновь возбуждает и обостряет ее, давая Пирогову возможность послужить человечеству своими знаниями и из страданий этого человечества почерпнуть новый материал для опытного знания, обогащая его разработкою вопросов эвакуации раненых и новых приемов военно-полевой хирургии. Так продолжает он работать, - подобно старому воину, который, услышав бранный призыв, спешит надеть боевые доспехи, - и в франко-германскую и в восточную войны, пока, среди юбилейных торжеств и общего признания, ему не приходится услышать в 1881 году призывный голос смерти и бестрепетно перейти в ее объятия [30]. Оставляя жизнь, он мог сказать то же, что сказал Пастер на своем юбилее, незадолго до смерти: "Я непоколебимо верю, что наука и мир восторжествуют над невежеством и войной, что народы сойдутся друг с другом не для разрушения, а для созидания и что будущее принадлежит тем, кто сделает более для страждущего человечества".

Оставленный Пироговым "Дневник старого врача" [31] дает возможность заглянуть в его душу не как общественного деятеля и знаменитого ученого: он дает возможность услышать голос сердца человека, того человека, которого Пирогов хотел воспитать в каждом юноше. Это сердце преисполнено глубокой и трогательной веры в высший Промысел и умиления перед заветами Христа. Жизнь учит, что Христос имеет много слуг, но мало действительных последователей. Одним из последних был Пирогов.

Наблюдение над жизнью, к великому сожалению, показывает, что цепь злых дел в нашем печальном существовании почти непрерывна и трудно расторжима. Но звон, и лязг, и ложный блеск этой цепи не заглушают и не скрывают звеньев цепи добра. В сороковых годах трогательный московский человеколюбец доктор Гааз писал своему воспитаннику Норшину: "Самый верный путь к счастью не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать других счастливыми, т. е. внимать их нуждам, заботиться о них, не бояться труда, помогать им советом и делом; словом - любить их". А вот как определял Пирогов много лет спустя в своих стихах, - ибо и он писал стихи, - в чем состоит счастье жизни: "Быть счастливым счастьем других... участьем согреть холодное сердце, любовью коснуться иссохшей души" [32]. Поэтому он считал злом всякое насилие над чужим и своим чувством и на склоне лет горячо упрекал себя за страдания, причиненные животным при вивисекции, и за грубое слово, сказанное сорок лет назад больному при операции камнедробления. Вот почему со многих страниц дневника звучит нежное сострадание к человеческим скорбям и теплое, любовное отношение ко всему окружающему, за которое он старается мыслить и чувствовать, подобно древнему брамину, взирающему на окружающий мир и говорящему себе: "Это тоже ты!" Наш известный историк Соловьев говорит, что народы любят ставить памятники своим выдающимся людям, но эти люди своей деятельностью сами ставят памятник своему народу. Такой памятник поставил и Пирогов, прославив русское имя далеко за пределами своей родины. Во дни сомнений и тягостных раздумий о судьбах родины Тургенев не хотел верить, чтобы могучий, правдивый русский язык не был дан великому народу [33]. Но не то же ли самое можно сказать и о лучших представителях этого народа? И когда среди тумана печальных явлений и свойств нашей повседневной действительности вспомнишь, что наш народ имел Петра и Ломоносова, Пушкина и Толстого, чья недавняя кончина сжала наши сердца великой, скорбью [34], что он дал, наконец, Пирогова, то нельзя не верить, что этот народ не только может, но и обязан иметь светлое будущее.