Пирогов и школа жизни - [2]

На пороге жизни, еще в отрочестве, Пирогова встретила бедность со всеми ее тяжелыми сторонами - отсутствием средств, зависимость от посторонней помощи и всякого рода лишениями. Вследствие разорения родителей исчезла возможность спокойного и систематического приобретения познаний. Пришлось как можно скорей приняться за то учение, которое могло дать кусок хлеба и облегчить неизбежные жертвы родителей. Четырнадцати лет Пирогов уже вступает в университет, семнадцати лет он уже лекарь, двадцати одного года - доктор медицины, а в двадцать два - профессор хирургии. Все это досталось ему тяжким, неусыпным трудом, в условиях самой скудной обстановки [2].

Уже в Дерпте, готовясь к профессуре, он был до такой степени стеснен в материальных средствах, значительную часть которых приходилось тратить на опыты и научные исследования, что, по его собствен-.. ному признанию, ему по целым неделям приходилось питаться главным образом чаем и хлебом, причем обыкновенный чай был ему не по средствам и был заменяем ромашкою или шалфеем. Но это закалило его по отношению к материальной стороне жизни и разорвало навсегда ту связь, которая существует - и с таким нравственным вредом - между привязанностью к удобствам жизни и тем, что французы называют ligne de conduite (линия поведения - франц.). Отодвигая на последний план заботу о материальной обстановке жизни и "роскошествуя лишениями", как говорится в одном из житий святых, Пирогов как бы осуществлял мнение Сенеки о том, что не тот беден, у кого мало, а тот, кто хочет большего. Пройдя эту школу бедности. Пирогов усвоил себе ту внутреннюю свободу, которая позволила ему потом не раз оставлять обеспеченное положение, не цепляясь за него ради спокойствия обеспеченного существования. Суровая школа оказалась полезной наставницей и подтвердила мнение, что бедность то же самое, что протыкание ушей у девушки; необходимо причинить боль, чтобы потом на зажившем месте могли появиться украшения; в бедности крепнет дарование и - кто знает - сколько таланта и поэзии погребено под грудами золота!..

Наука в том виде и объеме, в которых она предстала нред юным студентом, не могла удовлетворить ни его ума, ни совести. Изречение о том, что наука для одних - богиня, а для других - дойная корова, оправдывалось в то время профессорами-медиками в Московском университете с той очевидностью, о которой с добродушной иронией вспоминал через пятьдесят лет в своем дневнике Пирогов [3]. Опыт, исследования и настойчивость в раскрытии пелены над тайнами природы почти отсутствовали в преподавании, которое часто ограничивалось сведениями из учебников, вышедших семьдесят пять лет назад. Теоретическому и устарелому отношению к определению и распознаванию болезней соответствовал и узкий круг леченных мер: "Сначала, - вспоминает Пирогов, - прописывали валериан, затем арнику, потом камфору, наконец - мускус и в заключение давали совет уповать на милость господню". Были, конечно, и исключения, довольно редкие.

Между профессорами особенно выдвигался знаменитый Лодер, начинавший свои латинские лекции анатомии словами: "Videtis quam magna est sapientia Dei" (Видите, сколь велика премудрость господня - лат.), быть может, охранивший тем в сердце своего юного слушателя то религиозное чувство, которое так часто проявлялось в его дальнейшей жизни. Зато другой талантливый профессор-терапевт Мудров смотрел на деятельность врача с чисто практической точки зрения, отводившей науке второстепенное - чтобы не сказать сильнее - место.

Мой отец, изучавший медицину одновременно с Пироговым и свято чтивший своего товарища, вспоминал практические советы, даваемые популярным в Москве и имевшим обширную практику Мудровым на его последней лекции оканчивающим курс слушателям. Он вызывал кого-либо из них - облеченного, согласно тогдашней форме, в синий фрак с малиновым воротником и обшлагами - и спрашивал его о том, как будет он лечить замоскворецкого купца, и на ответ: "Постараюсь поставить диагноз и прибегну к cura interna et externa" (лечению внутреннему и наружному - лат.) замечал:

"Ты, братец, прежде всего пошли нанять карету, хоть заложи что-нибудь, коли денег нет, а карета чтоб была. Да как приедешь к больному и войдешь в дом, прежде всего поищи глазами образ, да помолись на него, а потом и спроси: "Где болящий?" Ну, какая может быть болезнь у него? - скорей всего объелся... ты и пропиши ему oleum ricini (касторка) в надлежащем количестве, а на расспросы окружающих скажи: "Ничего еще не могу сказать: приложу всё разумение, а впрочем на всё воля господня". Ну, облегчит его, и станут тебя считать хорошим доктором, невесту богатую сосватают"...

- "Ну, а тебя, - обращался он к другому вызванному, - позовут барыню-помещицу лечить: что ты предпримешь?" - Но едва тот успевал сказать: "Пошлю нанять карету", Мудров перебивал его и говорил: "Никакой кареты не надо: поезжай на гитаре (так назывались особые дрожки, именуемые также калибером, на которых можно было сидеть верхом), а как останешься с больной один и услышишь, что она на нервы жалуется, то скажи ей; "Сударыня, mens sana in corpore sano (здоровый дух в здоровом теле - лат.), - и наоборот: может, у вас по условиям светской жизни какие-нибудь надобности или потребности есть, а супруг этого не понимает или считает капризом"... Она расплачется, да и разболтает тебе, а ты пропиши ей