Пираты сибирского золота - [5]

   Костя понял, что если всё останется шито-крыто, то он  из  начинающего  купчика станет  Константином Демьяновичем и купцом первой гильдии, что было пределом его мечтаний.

Он в одну ночь стал богатым человеком. Стоимость его воза с мукой — мелочь, однако, как поступить дальше, следовало очень и очень хорошо подумать.

   Если бросить здесь муку и вернуться с золотом в посёлок, где он снаряжался в дальний путь на прииск, это вызовет подозрение. Полицмейстер его предупреждал, что в тайге очень балуют варнаки и беглые колодники. Предлагал охрану, но у Кости не было денег чтоб её оплатить. Опять же сдавать такое количество металла в посёлке — исключено. Прав на разработку прииска у него нет. Откуда золото? Вариант не подходит.

   Надо решить вопрос так, чтобы ни у кого и сомнений не было бы в чистом и честном прибытии купца.

   Константин Демьянович (так вдруг стал сам величать себя Костя) придумал.

   Из одной котомки он отсыпал в полотняный мешочек из-под крупы приблизительно 2 фунта золотого песка. Остальные тщательно завязал, нашёл место, где четыре толстых обгорелых пня стояли, образуя четырёхугольник наподобие ромба, а почти в его центре был старый гнилой пень почти вровень с землёй. Осторожно разобрал этот пень, вырыл под ним яму глубиной примерно в 15 аршин. Обложил яму корой в два слоя, заложил мешки с золотым песком в неё. Сверху наложил сучков, которые в виде крыши со скатами также покрыл обожжённой корой и, засыпав глиной, водрузил сверху остатки старого пня, как это и было. На обратной стороне карты нарисовал схему расположения тайника.

   Ещё два дня прожил он в этом месте, ночуя у костра, и всё для себя решил окончательно. На дальний прииск не поедет. В полутора суток пути есть стойбище якутов. Он туда доберётся и попробует сменять или продать или дать в долг под будущую пушнину или мамонтов зуб имеющуюся муку, и через месяц-полтора, как выйдет, вернётся в посёлок. А там как Бог даст.

   Всё получилось лучше, чем он задумал. В стойбище, куда он прибыл, за муку он выгодно сменял беличьи, соболиные и норковые шкурки. Местные из лиственницы срубили ему балаган, печку он сделал сам. Построил, вернее, местные построили ему крепкий лабаз для товара. Короче, он открыл факторию, нанял сторожа и сметливого парня —  привозчиком, а по снегу вернулся назад с полной удачей предприятия.

   Нельзя сказать, что совесть его не беспокоила. Однако шло время и всё было тихо. Слухи ходили лишь о том, как он обустроил факторию, на которую он раз в три месяца наезжал с товаром и проверял своих работников.

   Золотишко он постепенно вывез. Покупал песок по хорошей цене солидный скупщик, и не в посёлке, а в Екатеринбурге, куда он раз в год ездил и где у него был куплен дом.

   Он страшно не любил вспоминать эту историю, так как считал себя честным купцом, которого ко времени, описанном в начале нашего повествования, уважали и ценили за твёрдое слово и педантичную обязательность в делах.

   Карту, полученную в те жуткие дни, он понять не мог, хотя догадывался, что на ней есть те места, откуда угробленные им бедолаги-старатели намыли золотишко. Он надеялся на сына. Нутром он понимал, что без знания горного дела и геогнозии, как тогда называли геологию, стать крепким законным владельцем приисков невозможно. Именно поэтому он послал его учиться за границу и теперь думал о том, как он введёт его в свои дела, передаст карту, а тут ещё этот хитрован Тимоха. Да ладно, может, всё это один к одному, и у Тимохи есть заветные места с богатым золотом. Он позвал полового, рассчитался, дал на чай труднику и кликнул Семёна — извозчика со своей коляской, ждавшей его у корчмы.

Верный человек

Суров ехал домой и никак не мог сосредоточиться на какой-то одной мысли и отключился от их роя, когда коляска остановилась и дворник открыл ворота и, пропустив упряжку, закрыл снова. На небольшом внутреннем дворе  в  конце  хозяйственных  построек стоял маленький рубленый домик. В нём проживал немощный старик, вот уже добрый десяток лет не выходивший за пределы двора на улицу. Специально приставленный к нему слуга полностью его обихаживал, принося еду с хозяйской кухни. Старик приволакивал  левую ногу, сквозь копну седых волос и аккуратно постриженную бороду глядели жёлтые умные глаза, чем-то напоминавшие глаза рыси. По его облику чувствовалась властность и бывшая, ныне ушедшая сила.

   В посёлке о старике знали, что это родственник Сурова — разорившийся на карточной игре в столице брат его покойной матери, которого купец поселил у себя, милосердствуя Христа ради.

   Наличие подобных приживал ни у кого не вызывало удивления — дело обычное. Домочадцы знали, что старик нелюдим, молчалив, беззлобен и богобоязнен. Большую часть времени он проводил у иконы с дорогим окладом из золота и крупных драгоценных камней. В его небольшую светёлку запросто входил только сам хозяин.

   Слуга же, оставляя в прихожей еду и то, что требовалось деду, права входить в светёлку не имел. Только однажды Шак (так звали слугу) в трактире, по глухому загулу (гулял с местным околоточным), под большим секретом проговорился о том, что видел, как хозяин молился вместе со старшим. Шак знал также, что временами, за разговором, особенно после бани, Демьяныч со стариком крепко пили, но никогда не ругались. Всегда разговаривали вполголоса.