Пираты неба - [49]

Рашидов сплюнул.

– Ненавижу, – произнёс он одно только слово.

Громов пощёлкал предохранителем «вальтера».

– Почему? – поинтересовался он. – Нет, правда, Руслан, я не понимаю, в чём причина твоей ненависти к нам. Ты же был прекрасный пилот; ты и сейчас, я не сомневаюсь, остаёшься прекрасным пилотом, но этим, согласись, ты обязан нашей стране и нашему народу. И насколько я помню, ты это всегда понимал. Что же изменилось?

– Ага, – сарказма, прозвучавшего в ответе Рашидова, хватило бы на десятерых, – о долге заговорил? Все вы любите вспоминать про долг, когда припирает, но сами платить по долгам всегда отказываетесь. А я, между прочим, свой долг оплатил до конца. Ты горел когда-нибудь над Афганом? Я горел.

И всё-таки слова Громова задели Руслана за живое: он уже не сидел, отвернувшись, он спорил, несмотря на своё безнадёжное положение. Тут и Гена решил поучаствовать в диалоге.

– Давайте его паяльником, – предложил он кровожадно. – У меня паяльник есть. Сразу станет разговорчивее.

Рашидов с презрением посмотрел на него.

Громов тяжко вздохнул.

– Стоило бы, наверное паяльником, – признал он. – И не только паяльником. На этом ублюдке не только кровь вашего Щекна, он хорошего человека недавно убил. Да и не первого, должно быть, хорошего человека. Ведь так, Руслан?

Рашидов дёрнул плечом.

– Но только ни я, ни ты, Гена, – продолжил мысль Громов, – не сумеем его пытать: не обучены заплечным делам, и очень надеюсь, что обучаться нам не придётся.

– Гордые? – Рашидов фыркнул. – Как же, как же, белая кость. Куда уж нам, чернозадым, до вас!

– А случай-то запущенный, – отметил Гена.

Лариса молчала. Ей было очень страшно наблюдать за перепалкой этих двоих ужасных людей, без предупреждения ворвавшихся в её с Геной жизнь, в один миг разрушивших умиротворённый покой и счастье второго «медового» месяца, но ещё страшнее было вмешиваться в их споры. Лариса была очень боязливой девушкой.

– Ты скажешь, где находится база? – повторил самый важный вопрос Громов.

– Доставай паяльник, – посоветовал Рашидов ехидно. – Это будет ново: русский пилот, пытающий своего врага!

Громов взглянул на Гену:

– У тебя спирт ещё остался?

– Остался, – ответил будущий синоптик. – А зачем он вам?

– Тащи.

Когда Гена принёс бутылку со спиртом, Громов взял два стакана, наполнил их до половины спиртом, разбавил спирт водой. Один стакан он оставил у себя, второй поднёс к лицу Рашидова:

– Пей.

Руслан посмотрел на него как на безумца.

– Что вы затеяли, Константин Кириллович? – полюбопытствовал Гена.

– Пусть для начала выпьет. Со мной. За встречу. Как-никак мы учились вместе.

– Не буду я пить! – заявил Рашидов, отворачиваясь.

– Будешь, – сказал Громов. – Ещё как будешь. Не будешь добровольно, я в тебя силком волью – по лезвию. Или клизму поставлю. Хочешь спиртовую клизму?

Рашидов сразу понял, что Громов не шутит: далеко не шутейная была ситуация – и вольёт спирт в любом случае: не через верхнее, так через нижнее отверстие.

– Будешь пить? Или клизму ставить?

– Буду.

Пришлось пить. Гулко глотая и давясь, Рашидов высосал стакан мерзкого пойла. Выпил свою порцию и Громов.

Гена смотрел на них напряжённо и непонимающе.

– Тебе не предлагаю, – сказал Константин. – Ты должен остаться трезвым.

Рашидов очень быстро захмелел. Кровь бросилась ему в лицо, и смуглое лицо потемнело ещё больше.

– Ну и чего ты… собираешься этим… добиться? – спросил он у майора. – Думаешь, если меня напоить… я трепаться начну? Глупо, Громов, глупо. Я же бывший… советский офицер… Нас учили держать язык за зубами… даже по пьянке…

Захмелел и Громов. Это входило в его расчёт. Он должен был находиться в «одном градусе» с Рашидовым. Иначе действительно не выдержал бы и приказал бы принести паяльник.

– Дурак, – сказал Громов Руслану. – Какой же ты всё-таки дурак… – помолчав, он добавил: – Вот уж никогда не думал, что придётся назвать Руслана Рашидова дураком.

– Зато никто не назовёт меня предателем, – огрызнулся Рашидов.

– Почему же? Ты предатель и есть. Кому ты давал присягу? С кем ты теперь воюешь?

– Я давал присягу «советскому народу» и «любимой Коммунистической партии». Где теперь этот ваш «советский народ»? Где теперь ваша «Коммунистическая партия»?

– Демагог. Впрочем, все перебежчики этим отличаются – лишь бы найти оправдание своему предательству. Ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю.

– Это вы все демагоги, – не остался в долгу Рашидов. – Ни стыда, ни гордости, ни веры – одни слова. За что вы воюете? За толстосумов из бывших партийных работников, которым плевать на вас с высокой колокольни? Нет? За народ, который вас боится и ненавидит и сочиняет про вас анекдоты? «Чем больше в армии дубов – тем крепче наша оборона», – продекламировал Рашидов издевательски.

Громов почувствовал, что закипает, и налил ещё по стакану.

– Да, – сказал он, после того как Рашидов одолел свою порцию, – ты прав, кое-кто нас боится и ненавидит. Но нельзя за это винить весь народ. Мы ведь тоже народ, и они вон, – он кивнул на супругов Зайцевых, – тоже народ. И за них я готов драться не меньше, чем за себя и за свою семью. А вот ради чего дерёшься ты? Я ведь знаю, как ты сюда попал. Отомстить решили за перехваченные транспорты? А что эти транспорты везли, помнишь? Неужто продовольствием для беженцев и малоимущих? Военной амуницией они были набиты. Для чего столько амуниции? Для войны? С кем? С Россией? А мы, между прочим, с вами воевать не собирались. И не собираемся. А вам зачем эта война? Тебе она зачем?