Пираты неба - [36]
Долгое время штурмовики «Су-25» оставались практически неуязвимыми для противника, но когда пакистанские друзья моджахедов начали поставлять последним переносные ЗРК[25] «Стингер», «грачей» стали сбивать. Командование отреагировало немедленно: пилотам было запрещено опускаться ниже отметки в четыре с половиной километров. При этом значительно снизилась точность попаданий, и пилоты ворчали, но соглашались: потери «грачей» к началу 87-го года составляли уже более двадцати машин.
Очень скоро война, которая в отдалении от неё бередила душу, звала и притягивала, как притягивает свет яркой лампы ночного мотылька, превратилась для Рашидова в рутину – ничем не лучше скучных вылетов на перехват американских разведсамолётов. И Руслан вернулся к своим прежним мыслям.
Вот он воюет. Воюет на стороне русских, которых втайне презирает. И наблюдает всю мерзость этой войны. Нет, под «мерзостями войны» Руслан понимал совсем не то, о чём пишут беллетристы-баталисты: не гноящиеся раны, не взгляд умирающего и уж, конечно, не разрушенные прямым попаданием ФАБа жалкие лачуги аборигенов – он наблюдал и отмечал для себя совсем другое. Как офицеры приторговывают наркотиками и боеприпасами, набивая карманы грязными «афгашками»[26] или, если повезёт, «капустой».[27] Как боевые пилоты, вернувшись с задания, подсчитывают «пайсу»,[28] прикидывая без всякого стеснения на глазах у всех, сколько можно заработать на том или ином вылете и соображая, хватит ли накопленного на «видак» или придётся ещё подождать. Как лютуют «деды» – о такой дедовщине в Союзе ему даже не приходилось слышать, – а командный состав всячески потакает этому беспределу. Как замполит, только что с горящими глазами говоривший на политзанятиях об «интернациональном долге», «ястребах империализма», которым надо дать отпор, о воинской доблести и славе, выходя в «курилку», жалуется, что война вот уже идёт столько лет, а конца и края этому не видно, что с самого начала было ясно: лезем в авантюру, что давно бы свалил, да полковник тянет с рассмотрением рапорта… Той самоотверженности, которой, как утверждают историки, проявляли русские во время Великой Отечественной войны, здесь не приходилось ждать. В этом Руслан видел лишнее подтверждение своим выкладкам, и его презрение усиливалось.
С другой стороны он видел, как воюют моджахеды, как отстаивают они свою веру и родину – все, от мала до велика, взялись за оружие, и никакие репрессии, никакие бомбардировки, никакие потери не остановят их, не заставят склонить голову перед захватчиками с севера. Он видел в афганцах настоящих Воинов, но, разумеется, держал своё мнение при себе.
А однажды во внезапном и чистом озарении он вдруг понял, что его враги – вовсе не афганские моджахеды, а как раз вот эти жалкие людишки, которые только называются «военными лётчиками», и что афганцы гораздо ближе к нему по крови, по традициям, по вере в боевое содружество, способное изменить землю и небо.
Руслана сбили зимой восемьдесят седьмого года. Полевой командир одного из подразделений царандоя,[29] зажатого моджахедами в безымянном ущелье, запросил по рации подкрепления, и два штурмовика «Су-25» в ту же минуту поднялись с аэродрома и взяли курс на Афганистан. На самом деле оказалось, что никто никакой помощи не ждал: предательства царандоя были частым явлением, особенно под конец войны, и штурмовики попали в засаду. Когда под самолётом замелькали нагромождения мёртвых скал и автоматизированная система управления САУ-8 доложила, что выход в район нахождения цели завершён, в воздухе вдруг стало тесно от ракет. Ведущий Рашидова мгновенно задымил и свалился в штопор – пилот даже не успел катапультироваться. Сам Руслан отстрелил контейнеры с инфракрасными ловушками, совершил противоракетный манёвр, пытаясь уйти в сторону, но по нему били прямой наводкой, и одна из ракет настигла цель.
Много позже, уже на аэродроме, специалисты из роты технического обеспечения определили, что в тот момент, когда ракета взорвалась, разбрасывая осколки, «Су-25» Руслана Рашидова получил два серьёзных повреждения, почти исключивших вероятность успешного возвращения на базу: были перебиты магистрали подачи топлива к правому двигателю и гидравлические трассы управления закрылками. Менее серьёзными сочли повреждения кабины: пара пробоин – какая мелочь. Но именно эта мелочь едва не стоила Руслану жизни.
Впоследствии Рашидов так и не смог вспомнить подробности своего последнего (в качестве советского лётчика) перелёта. Всё застилал кровавый туман, приборы взбесились, мир качался, кренясь то вправо, то влево, словно Руслан находился не в кабине самолёта, а на палубе яхты, попавшей в шторм. Но он довёл штурмовик и посадил его на полосу. Через секунду после того, как ротор уцелевшего двигателя наконец остановился, Руслан провалился во тьму.
И увидел сон.
Тело Руслана Рашидова было распластано на операционном столе; врачи возились над ним, обмениваясь короткими репликами; извлекаемые осколки с характерным звоном падали в залитый чёрной кровью таз, а сам Руслан Рашидов был далеко и от этой белой палаты, и от хирургов, и от своего израненного, нашпигованного железом тела.
