Пират в любви - [10]

— Очень любезно с вашей стороны, Доукинс, — улыбнулась Бертилла.

Матери не было дома. Бертилла сняла пальто и шляпку и спустилась в заднюю гостиную, которой обычно пользовались, когда в доме не было гостей.

Над камином висел портрет отца, и Бертилла долго всматривалась в его умное и доброе лицо, в тысячный раз испытывая желание, чтобы он был жив.

— Что же мне делать, папа? — спросила она. — Как могу я жить с тетей Агатой? Саравак так далеко… ужасно далеко.

Она помолчала, словно ожидая ответа, и укрепилась в мысли, что отец ожидал бы от нее лишь одного — твердости духа.

Во время охоты она никогда и виду не подавала, что ей страшно, хотя предстоящее ей путешествие было куда страшнее, чем скачка с препятствиями. Впрочем, ей ничего другого не оставалось, как набраться побольше храбрости.

— Я постараюсь, папа, — со вздохом произнесла она, — но это, наверно, будет трудно… очень трудно.

Бертилла подошла к книжному шкафу, чтобы выбрать книги на дорогу и, может быть, найти что-нибудь о той части света, куда она отправляется.

Но кроме тоненькой брошюрки об основателе Сингапура сэре Стаффорде Раффлзе, она ничего не нашла. Может, стоит сходить в библиотеку на Маунт-стрит и спросить там?

Жаль, что эта мысль не пришла ей в голову, когда она выходила вместе с Доукинс, а теперь, пожалуй, поздно обращаться к горничной с просьбой проводить ее: та уже сидит за чаем и воспримет эту просьбу с явным неудовольствием.

На борту корабля наверняка найдутся нужные книги, решила наконец Бертилла.

Гнетущее тревожное чувство охватывало ее всякий раз, когда она думала о том, что пускается в путь совершенно одна, и в случае чего ей не к кому будет обратиться за помощью или советом.

Как все-таки странно, что мать отправляет ее без компаньонки.

Бертилла пыталась успокоить себя тем, что миссионеры в своих странствиях по свету полагаются только на самих себя, а монахини спокойно добираются куда им нужно без чьей-либо защиты.

Бертилла сняла с полки несколько книг, чтобы взять их с собой наверх, и в эту минуту в комнату вошла леди Элвинстон.

Бертилла с улыбкой повернулась к матери, чтобы поздороваться с нею, но выражение лица леди Элвинстон напугало ее.

Надо сказать, что леди Элвинстон со сверкающими бриллиантами в ушах, в жакете, отделанном мехом, и в шляпе с темно-красными страусовыми перьями выглядела великолепно.

Однако брови ее были сдвинуты, а темные глаза пылали гневом, когда она взглянула на дочь.

— Как ты смела, — заговорила она голосом, полным ярости, — как ты посмела сообщить лорду Сэйру свой возраст?

— О-он меня с-спросил, — заикаясь и вся побелев, ответила Бертилла.

— И ты, полоумная, сказала ему правду? Леди Элвинстон сняла длинные лайковые перчатки и заговорила со злостью:

— Я должна была предвидеть, что впустить тебя сюда хотя бы на два дня значит причинить себе кучу неприятностей. Чем скорее ты уберешься из этой страны и у меня из-под ног, тем лучше! Для меня!

— Я… очень сожалею, мама.

— Ты и должна сожалеть! Можешь ли ты вообразить, что я почувствовала, когда лорд Сэйр справился о твоем здоровье и поинтересовался, будешь ли ты этой весной представлена ко двору!

Леди Элвинстон отшвырнула перчатки и продолжала:

— К счастью, я-то сообразительна в отличие от тебя. «Представить Бертиллу ко двору? — воскликнула я. — Как вам это могло прийти в голову, милорд? Она еще слишком молода!» Он посмотрел на меня весьма недоверчиво и говорит:

«Бертилла мне сказала, что ей уже восемнадцать и она окончила школу». Я нашла силы расхохотаться, хотя мне было не до смеха. Я готова была задушить тебя! «Вы не слишком хорошо разглядели ее, если поверили этому, дорогой лорд Сэйр, — ответила я. — Девочки любят, когда их считают старше, чем они есть, а Бертилле всего четырнадцать». Он удивился, а я продолжала: «Если бы моя дочь была правдивой — а я боюсь, что она законченная лгунья! — то она должна была бы сообщить вам, что за плохое поведение ее попросту исключили из школы».

— О мама, зачем вы так сказали? — не удержалась Бертилла.

— Мне некогда было думать: что первое пришло в голову, то я и сказала! Нужно же было разубедить его в том, что тебе уже восемнадцать. Ничего себе! Восемнадцать! Тогда мне, выходит, не меньше тридцати шести, а все считают меня моложе.

Бертилла знала, что матери на самом деле тридцать восемь, но она промолчала, а леди Элвинстон заговорила уже спокойнее:

— Думаю, я убедила его. Ты очень маленького роста, а твое идиотское полудетское лицо отражает еще более идиотское состояние твоего разума. И чем скорее ты исчезнешь с глаз моих долой, тем лучше! Да, имей в виду: если ко мне сегодня вечером неожиданно кто-нибудь заедет, сиди у себя в спальне и не смей выходить! Ты и так причинила мне достаточно зла.

— Я не знала, мама, что вы… не хотите признавать меня своей дочерью.

— Теперь ты это знаешь! — заявила леди Элвинстон и вышла из комнаты.

Бертилла с полными слез глазами стояла в нерешительности и смотрела на дверь, за которой скрылась ее мать.

Она всегда чувствовала себя нежеланной с тех пор, как умер отец, но что мать терпеть ее не может, было для нее новостью.

— Ты будешь очень хорошенькой, моя девочка, когда вырастешь, — сказал ей однажды отец, — но, слава Богу, у тебя совсем другая наружность, чем у твоей матери, так что между вами соперничества не будет.