Пират моего сердца - [2]

– Не забывайте про манеры! – одернула воспитанниц Аннелиза, но тут же постаралась смягчить тон. Ей нетрудно было понять состояние девушек, ведь она сама временами еле сдерживала желание визжать, хихикать и прыгать от возбуждения. – А ну-ка по местам, и чтобы я от вас не слышала ни звука! – скомандовала она.

– Нет, нет, мы не хотим! Мы все равно не уснем!

– А я говорю, всем в постель! Как только невесту утвердят, вы об этом обязательно узнаете.

– Ой, как интересно! – восторженно прошептала Кати. – Наверное, это очень важный человек, если директор приехал среди ночи.

Аннелиза ничего не ответила, только неопределенно улыбнулась. По дороге в гостиную ее мысли невольно вращались вокруг несуразности ситуации. Кому понадобилось приезжать посреди ночи, чтобы объявить об очередной брачной сделке?

Бритта тем временем зажигала единственную в гостиной масляную лампу. Но и дюжины фитилей было бы мало, чтобы жидкий свет лампы мог разогнать полночную мглу комнаты.

– Оставь, – сказала Аннелиза, видя бесполезность усилий матери. – Пустое дело. Я, пожалуй, схожу за слугой, пусть принесет поленьев для камина.

– Никаких слуг! – раздался от двери суровый голос Одсвелта. – Этот склеп не скоро прогреешь, а сейчас не до удобств.

Аннелиза покорно склонила голову. Выгоды подобной тактики она усвоила давно. Однако ее так и подмывало указать директору, что он сам создал этот дискомфорт, явившись не вовремя и без предупреждения.

Брачная гостиная, находившаяся в глубине школы Вандерманнов, действительно была похожа на пещеру и холодна как ледник. В дни «перчаточного» церемониала ее обычно начинали протапливать с раннего утра.

Одсвелт опустился в кресло и широко расставил ноги, чтобы удобнее устроить выпирающий животик. Постоянно присутствующее на его лице презрительное выражение было заметно и сейчас, оно затаилось в чуть изогнутых уголках рта. Однако когда заплывшие жиром глазки принялись рассматривать Аннелизу, презрение в его глазах сменилось напряженным вниманием. Директор внимательно изучал ее фигуру, будто что-то прикидывая. Аннелиза радовалась одному: поскольку комнату не надо было топить, отпала надобность наклоняться к камину и выставлять на обозрение свой зад. Не меньше она была довольна и своей одеждой, скрывавшей ее дамские прелести.

Вообще-то женщине, состоящей на службе у Вандерманнов, полагалось давно привыкнуть к подобному вниманию мужчин. Самые солидные граждане Амстердама смотрели на Аннелизу как на потенциальный источник чьего-либо удовольствия.

– Я страшно проголодался, Бритта, – сказал директор. – У вас найдется что-нибудь перекусить?

Аннелиза заметила, как мать сразу изменилась в лице. Почтенная женщина всякий раз впадала в оцепенение, когда директор прибегал именно к такому обращению.

– Конечно, – ответила она. – Сейчас скажу служанке…

– Я же предупредил, – оборвал ее директор, – никаких слуг.

– Можно обжарить хлебцы и положить на них повидло, – предложила Аннелиза. Не поднимая головы, она обирала с халата крошечные скатавшиеся комочки, подавляя в себе дерзкое желание сказать этому жирному борову, что они не держат под рукой угощения для ночных гостей.

– Типично английская пища, – недовольно буркнул Одсвелт. – Я скорее умру с голода, чем стану есть подобную дрянь. Впрочем, на что еще можно рассчитывать в доме, где в чести все британское.

Директор ядовито улыбнулся, давая понять, что он не забыл неблагоразумный поступок, совершенный Бриттой много лет назад. Чванливый голландец не только не простил ей грех молодости, но еще и каждый раз старался выказать свое презрение к Аннелизе за то, что она вообще посмела появиться на свет Божий.

Иногда Аннелизе казалось, что ей и ее матери жилось бы намного легче, родись она такой же розовой и белокурой, как Бритта или те полнокровные голландские девочки, которые заполняли дом Вандерманнов. Увы, английский капитан, в свое время обесчестивший Бритту и затем покинувший ее, оставил несмываемое пятно на их незаконнорожденной дочери.

Даже целое ведро лимонного сока не смогло бы превратить ее темно-каштановые волосы в белокурые и отбелить смуглую кожу на лице так, чтобы она напоминала фарфор с примесью розовой краски. Не существовало также магического средства, которое бы сделало ее карие глаза небесно-голубыми, и никакая пища, даже поглощаемая в самом чудовищном объеме, не способна была придать ее изящной фигуре округлые пышные формы.

После того как семья Бритты изгнала ее из родного дома, для них с матерью школа стала единственным пристанищем. Вандерманны, являвшиеся учредителями данного заведения при Голландской Ост-Индской компании, взяли Бритту на службу в должности управляющей, и компания не была против.

Бритта с трогательным почтением относилась к своим благодетелям и блюла свои обязанности с непомерным раболепием, отстаивая интересы компании с самоотверженностью разъяренной львицы, защищающей свое логово. Она полностью выкладывалась на уроках; ее речи были проникнуты непоколебимой верой в справедливость установленных компанией правил. С особой страстностью она рассказывала своим воспитанницам о превратностях судьбы и предостерегала от опасностей в случае пренебрежения суровыми нормами. Вот почему не было ничего удивительного в том, что в конце концов выпускницы школы Вандерманнов становились достойными «дочерьми компании».