Пират - [20]

– Ловко сделано, Джон португалец! – крикнул Хокхерст. – Клянусь святой кочергой, я никогда бы не подумал, что ты наберешься такой дерзости.

– За которую они дорого заплатят, – спокойно сказал Каин, продолжавший стоять на том же возвышенном месте.

– Кровь за кровь! Выпить готов их кровь! – заметил второй помощник капитана, глядя на алую струйку, стекавшую с пальцев его левой руки, раненой выше кисти. – Перевяжи-ка мне тут платком, Билл.

Между тем Каин приказал людям навести пушки, и залп всего лага был возвращен противнику.

– Ладно, ребята, теперь право руля; отдать немного тот парус. Мы должны круто повернуть назад, Хокхерст, надо поберечь наших людей.

Шхуна повернулась через фордевинд и пошла в противоположную сторону от противника.

Португальцы, вообразив, что шхуна совсем отстала от них, потому что встретила неожиданное сопротивление, издали дружный, победный клич.

– Последний раз в жизни радуетесь, голубчики! – промолвил Каин, усмехнувшись.

Через несколько мгновений шхуну отделяла от корабля целая миля.

– Ну, Хокхерст, теперь остановимся и возьмем новый галс. Поставить у пушки людей и смотрите, чтобы ни одно ядро не пропало даром; остальные пусть тем временем ставят новую фок-стеньгу, завязывают и сплеснивают такелаж.

Шхуна опять повернулась носом к кораблю. Она находилась теперь как раз позади кормы португальца, на расстоянии мили, а то и больше; длинная тридцатидвухфунтовая пушка, стоявшая в центре палубы, стала регулярно выпускать заряды, которые все попадали в окна кают или в другие места кормы, пронизывая корабль до самого носа. Напрасно преследуемое судно лавировало и поворачивалось лагом к шхуне, последняя тотчас убавляла ход, чтобы сохранить определенную дистанцию, при которой короткострельные каронады были беспомощны, тогда как длинная пушка продолжала свою разрушительную работу. Корабль был во власти пирата, и, конечно, от пирата нечего было ждать милосердия. Три часа подряд продолжался этот убийственный обстрел, и, наконец, пушка, которая, как мы упомянули раньше, была из бронзы, так накалилась, что пиратский капитан приказал людям приостановить огонь. Не было возможности понять, сдался корабль или нет: было слишком темно, чтобы различить сигнал. Пока работала длинная пушка, успели переменить фок-стеньгу и грот-гафели, и весь стоячий и бегучий такелаж был приведен в исправность. Шхуна, соблюдая дистанцию, продолжала до самого рассвета плыть по кильватеру корабля.

Мы должны теперь взойти на борт преследуемого корабля. Это было большое судно, предназначенное для сношений с Ост-Индией, одно из тех весьма немногих судов, которые иногда посылаются португальским правительством в страну, где этот народ когда-то был безраздельным властелином, но к нашему времени удержал в своих руках лишь небольшой клочок в несколько квадратных миль. Корабль держал путь в Гоа, и на его борту находились небольшой отряд солдат, новый губернатор колонии со своими двумя сыновьями, епископ и его племянница, которую сопровождала служанка. Отплытие судна с такими пассажирами было редким событием, и слухи об этом разнеслись еще задолго до их отправления в путь. Каин несколько месяцев назад получил все нужные сведения о том, каков груз судна, и куда оно направляется, но, как и во всех делах современной Португалии, начались откладывания и откладывания, и только недели три назад он удостоверился, что корабль в ближайшем времени снимается с якоря. Тогда он поспешил вдоль берега к описанной нами бухте, чтобы подстеречь корабль, и рассчет его оправдался; Каин и в этом деле доказал свою обычную дальновидность и решимость.

Ядра шхуны производили страшное опустошение. Многие из команды корабля, равно как и многие солдаты, бы ли вырваны из строя один за другим. Наконец, видя, что всякие попытки защищаться бесполезны, большинство уцелевших матросов и солдат сочли за благо позаботиться о своей безопасности и поспешили спуститься в самые нижние закоулки трюма, где можно было укрыться от губительных снарядов. К тому времени как шхуна прекратила огонь, чтобы дать пушке охладиться, на палубе не осталось никого, кроме португальца капитана и старого, закаленного ветром матроса, который стоял у рулевого колеса. А внизу, в кубрике, находилась вся остальная команда и пассажиры, из-за тесноты сбившиеся в кучу. Одни перевязывали раненых, которых было очень много, другие взывали к заступничеству святых. Епископ, высокий, почтенный старик, на вид лет шестидесяти, стоял на коленях среди этой группы, тускло озарявшейся двумя или тремя фонарями; то он творил горячую молитву, то обращался в сторону, чтобы отпустить грехи какому-нибудь тяжелораненому, который, находясь при последнем издыхании, был принесен с палубы и положен своими товарищами возле него. Рядом с ним стояла, тоже коленопреклоненная, его племянница, сирота, девушка лет семнадцати. Она следила за выражением его лица во время молитвы или, исполненная сострадания, склонялась со слезами на глазах над своими земляками, чьи предсмертные мгновения были облегчены его святым напутствием. По другую сторону от епископа стоял губернатор, дон Филиппо де-Рибьера, и оба его сына – юноши, переживавшие первую пору своей молодости и только что поступившие на службу в королевские войска. Печально было лицо дона Рибьера, он опасался самого худшего и знал, что надо быть готовым ко всему. Старший его сын не отрывал глаз от прелестного лица Терезы де-Сильва; не далее как в минувший вечер, гуляя вдвоем по палубе, они поклялись друг другу в вечной любви; не далее как в минувший вечер они наслаждались настоящим и с восторженными надеждами смотрели в будущее. Однако мы должны оставить их и вернуться на палубу.