Пирамида Кецалькоатля - [27]
— Прочь уйди! — рычал свирепо Топильцин.
— Верни детеныша! — кричал Уэмак.
— Нет у меня щенка проклятого, хозяина дождя. Отдал его Тескатлипоке я, чтобы вернуть благополучье Тулы! — злобно в ответ промолвил Топильцин.
Кецалькоатль выпрямился, кинулся орлом на Топильцина, и его пальцы змеями обвили горло недруга и начали душить. Все замерли. Но вдруг Кецалькоатль тело обмякшее отбросил от себя и громким шепотом сказал:
— Не так, не так, не так!
И вышел вместе с испуганной толпой из дома.
— Воды! Дождя! — просили люди.
— Мой сын! Где сын? — стонал Кецалькоатль.
— Дай воды! Дождя! — упрашивал народ. — Ведь наши дети гибнут, мрут от жажды, с голоду! Ведь наши сыновья такие же, как сын твой первородный!
Очнулся вдруг Кецалькоатль, услышав крик души народа, увидев слезы на глазах отцов сквозь собственные слезы. И, как когда-то ранее, как много лет тому назад, созвал людей и прежним голосом своим громоподобным так им сказал:
— Воды нет в Туле! Я не в силах помочь вам. Только веру могу я вашу укрепить. Я сына собственного отыскать не в силах. Но поддержу я вашу веру. Путь ветров и туч дождливых мне неведом. Не знаю я, как снова их сюда вернуть. Но сделаю я то, что должен сделать. Бог людям не позволил тучами повелевать. Полетом ветра, бегом вод не может человек распоряжаться. В силах я только вашу веру поддержать. Взойду на Пирамиду я, как Се-Акатль, и строгий пост там буду соблюдать, пока к нам не придут дожди или пока я не погибну.
Искусство дождь на землю привлекать мне не дано, не ведаю, как дверь открыть небесных хлябей, но я могу прибегнуть к умерщвленью плоти, когда ни разум, ни умение уже не в помощь будут мне.
Могу я собственное тело, чтобы призвать дожди, мучениям подвергнуть, смерти медлительной предать. Тольтеки, верьте! С вами я верю вместе. Иль небеса разверзнутся, или меня не будет! Одно из двух. Безумная затея. Но только так могу я поступить в беде своей, в своем бессилии. И верую.
Ни слова более не прибавив, торжественно взошел Кецалькоатль на Пирамиду и начал пост, который сорок дней он соблюдать зарекся.
А Топильцин уже не жаждал власти, той ее малой толики, что у него осталась. Почувствовав на горле когти смерти и услыхав ее жужжанье тусклое, он радость власти потерял.
— Я больше не хочу командовать, — сказал он. — Горек власти плод, когда приходит пораженье. Все забывается, добра народ не помнит и судит лишь последний, глупый шаг. Я не могу командовать. Не знаю я, что делать дальше.
Здесь сможет властвовать и править только тот, кто власть имеет над дождем, а мне такое не по силам. Дождь могут вызвать только боги. Я уже сделал все, что мог.
— Ты сделал преступление, — ему ответил Уэмак. — Ты уговор нарушил, предал нас по злодейски.
— Великая нам требовалась жертва, — промолвил тихо Топильцин.
— Себя ты в жертву не принес, ты жертвовал чужим страданьем. И не богов, а собственную злобу ублажал.
— Пусть так, — ответил Топильцин, — но я раскаянья не признаю. Ведь должен кто-то был за Тулу пострадать. И быть верховным управителем я больше не желаю!
— Да, Топильцин, вернее: ты не можешь! Ты уже мало значил, но даже малость эту взял у тебя Кецалькоатль. Все видели: он мог тебя убить, но сжалился.
— Да, это так. Я думаю, вожди должны собраться и решить, как надо поступить со мною.
— Мы все уже собрались здесь и скоро вынесем решенье!
Посовещавшись, люди знатные явились к Топильцину, который ждал их, сидя на полу, в пространство устремив невидящий потухший взор.
— Мы приняли решенье, Топильцин. Командовать не сможешь ты! И не сумеешь! Мы выдадим тебя Кецалькоатлю. Пусть он тобой распорядится, как захочет. Мы ждем больших событий. Пока же станем властвовать сообща. Так будет.
— Будь что будет! Мне все равно, — ответил Топильцин.
И все пошли к Кецалькоатлю. Он сидел, поджавши ноги, в храме на Пирамиде, перед воздвигнутым им вновь крестом, а рядом в глиняной жаровне благоухал копаль. Шел день пятнадцатый, как он затеял пост и умерщвленье плоти. К той поре Кецалькоатль уже заметно постарел. Седые пряди высветились в волосах, а под глазами пролегли глубокие морщины. Двадцать шесть лет провел он в этих землях, люди все так же его чтили и перед ним благоговели.
Знатные Тольтеки на Пирамиду поднялись, когда спустился вечер. И Топильцина привели с петлею веревочной на шее. Кецалькоатль сидел, как статуя, с закрытыми глазами. Теплый ветер чуть колебал его седую бороду, которая до заточения была как смоль черна.
— Послушай, господин, — промолвил Уэмак, — всем тем, что нам дает земля, не управляет больше Топильцин, плоды и спелое зерно не раздает. Он власти не имеет и больше властвовать не хочет. Мы тоже не желаем власть оставлять ему. Теперь ты к нам вернулся, ждем приговора твоего: скажи, что делать с ним, как дальше быть.
— Снимите петлю. Развяжите. Не зверь он — человек заблудший, сраженный властью и убитый жизнью. — И, обратившись к Топильцину, проговорил спокойно: — Снова тебя я вижу, как увидел в тот далекий год, когда ходил за мной ты в горы, где я впервые покаянье за грех свой приносил. Я искупал тогда свое насилие над человеком, теперь страдаю я за муки этой иссушенной земли. Тебе немало зла я причинил, как видно, Топильцин! И как должна испортиться твоя душа, чтобы считал ты добрым делом убийство сына моего! Который день об этом размышляю. Ты — как сама земля Анауака, куда я внес одно смятенье, почувствовав себя источником добра. Пришел я раньше времени на эти земли, словно спора, случайно залетевшая и погубившая посевы. Принес я вред, распространить добро желая. Кто знает, может быть, и можно, распространяя зло, творить добро! Что злом считать, а что добром? Что и кому важнее? Ты сейчас несчастен, Топильцин, ты распростерт пред пленником своим! Но стал ли счастлив пленник? Несчастны все мы, все обитатели земли, несущие прекрасный светоч совести и разума, но каждый шаг свой мерящие злом и горем. Нелепо мир наш сотворен! Не знаю, почему, зачем приходят к нам страдания: от них хотел людей я уберечь! О сын мой! О Тольтеков дети!
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Джек Керуак дал голос целому поколению в литературе, за свою короткую жизнь успел написать около 20 книг прозы и поэзии и стать самым известным и противоречивым автором своего времени. Одни клеймили его как ниспровергателя устоев, другие считали классиком современной культуры, но по его книгам учились писать все битники и хипстеры – писать не что знаешь, а что видишь, свято веря, что мир сам раскроет свою природу. Именно роман «В дороге» принес Керуаку всемирную славу и стал классикой американской литературы.
Один из лучших психологических романов Франсуазы Саган. Его основные темы – любовь, самопожертвование, эгоизм – характерны для творчества писательницы в целом.Героиня романа Натали жертвует всем ради любви, но способен ли ее избранник оценить этот порыв?.. Ведь влюбленные живут по своим законам. И подчас совершают ошибки, зная, что за них придется платить. Противостоять любви никто не может, а если и пытается, то обрекает себя на тяжкие муки.
Сергей Довлатов — один из самых популярных и читаемых русских писателей конца XX — начала XXI века. Его повести, рассказы, записные книжки переведены на множество языков, экранизированы, изучаются в школе и вузах. Удивительно смешная и одновременно пронзительно-печальная проза Довлатова давно стала классикой и роднит писателя с такими мастерами трагикомической прозы, как А. Чехов, Тэффи, А. Аверченко, М. Зощенко. Настоящее издание включает в себя ранние и поздние произведения, рассказы разных лет, сентиментальный детектив и тексты из задуманных, но так и не осуществленных книг.
Роман знаменитого японского писателя Юкио Мисимы (1925–1970) «Исповедь маски», прославивший двадцатичетырехлетнего автора и принесший ему мировую известность, во многом автобиографичен. Ключевая тема этого знаменитого произведения – тема смерти, в которой герой повествования видит «подлинную цель жизни». Мисима скрупулезно исследует собственное душевное устройство, добираясь до самой сути своего «я»… Перевод с японского Г. Чхартишвили (Б. Акунина).