Пир плоти - [15]

Но какой-то постоянный доход ему был все-таки необходим.

Как раз в этот период ему на глаза попалось объявление о вакансии в отделе Рассела. Объявление публиковалось уже в третий раз, и устроиться на работу в отделение патологии оказалось совсем не трудно. Айзенменгер понимал, что на это место взяли бы и ходивший на двух ногах и умевший разговаривать пучок салата, если бы у него в кармане лежало удостоверение Королевского общества патологоанатомов.

Так он и оказался в музее, где вел непрерывную подпольную борьбу с Расселом по всем фронтам, при этом не снимая с лица маску вежливости и добропорядочности.

В данный момент Рассел, отодвинув штору, глядел из окна кабинета в зал. Айзенменгер никогда прежде не видел своего шефа в таком волнении. Зрелище поглотило Рассела целиком; казалось, он не мог от него оторваться. Рассел вспотел, что, впрочем, являлось его нормальным состоянием, но при этом выглядел страшно обеспокоенным, а это было отклонением от нормы. Если бы на месте Рассела находился кто-нибудь другой, Айзенменгер поинтересовался бы причиной столь острого беспокойства, но он слишком хорошо понимал, что с Расселом подобные разговоры лучше не заводить.

Со своего места Айзенменгер мог видеть не только самого Рассела, но и его расплывчатое отражение в оконном стекле, которое, находясь прямо перед глазами профессора, никоим образом не мешало ему смотреть сквозь свое изображение. Интересно, подумал Айзенменгер, видит ли Рассел самого себя хоть изредка, хотя бы в те минуты, когда смотрится в зеркало? Понятно, он не мог видеть то, что видели другие, — говорящий и снабженный рассудком кусок дерьма с серьезными отклонениями в психике, — но неужели он совсем ничего не понимал в себе и своем отношении к людям? Может быть, дома, по ночам, он сожалел, что уродился таким подонком? Нет, вряд ли он осознавал это.

В том-то и дело, думал Айзенменгер, Рассел способен оправдать в собственных глазах любые свои слова и поступки, какими бы мерзкими они ни были.

Первым тишину нарушил Рассел, обращаясь даже не столько к окружающим, сколько к самому себе:

— Я не могу в это поверить. Что все это значит? Это ужасно, просто ужасно!

Айзенменгер вряд ли мог ответить на эту тираду что-либо вразумительное, поэтому предпочел промолчать. Тогда Рассел задал более конкретный вопрос, обращаясь уже непосредственно к Айзенменгеру, будто тот обязан был знать ответ:

— Кто она такая? Медсестра? Студентка? Посторонняя? Она может быть кем угодно, не правда ли?

Казалось, профессор совершенно сбит с толку.

— Совершить такое… Это безумие, чистое безумие!

Тут он впервые посмотрел на Айзенменгера, и в глазах его промелькнул страх.

— Что именно вы имеете в виду? Самоубийство или манеру исполнения?

Рассел, казалось, с трудом понял вопрос.

— Эту мясорубку, разумеется, — выдавил из себя он.

— Возможно, — отозвался Айзенменгер.

Он не был уверен, что это дело рук сумасшедшего, но не испытывал никакого желания обсуждать психологию убийцы. Когда Рассел отвернулся, Айзенменгер заметил, что профессора буквально колотит.

Опять наступила тишина.

— Почему они ничего не делают? — процедил Рассел, нахмурившись. — Какого хрена они там стоят и ничего не делают?!

У Рассела было имя в хирургической патологии, и Айзенменгер не мог не признать, что профессор, при всех недостатках своей натуры, это имя оправдывал. Но в судебной медицине он был полный профан — в чем, конечно, ни за что не признался бы.

— Ждут старшего офицера. До его прибытия ничего нельзя делать и запрещено прикасаться к трупу. Сперва его должен осмотреть медэксперт.

Рассел поглядел на Айзенменгера, подыскивая слова для очередного язвительного замечания, но его взгляд внезапно остановился на Стефане, который продолжал сидеть, прислонившись к стене. Рот его был перекошен, глаза полузакрыты.

— А с этим юношей что? — спросил он.

— Он в глубоком шоке, — сердито ответил Айзенменгер.

— В шоке? — презрительно переспросил Рассел, всем своим тоном демонстрируя, что, по его мнению, такая реакция неоправданна.

— Он не привык к подобным зрелищам.

Айзенменгер произнес это с намеренным сарказмом и отвернулся, давая Расселу понять, что его образ вызывает у него даже большее отвращение, чем зрелище за окном.

Рассел фыркнул, но предпочел не вступать в перепалку и переключил свое внимание на четвертого обитателя комнаты, констебля Беллини, который таращил глаза на всяческие диковины, выставленные в витринах.

— И сколько все это безобразие будет продолжаться? — поинтересовался он. — У меня масса срочных дел.

Айзенменгер с удовольствием отметил про себя, что Беллини сделал паузу, прежде чем ответить. Секунды две вообще можно было подумать, что констебль не слышал обращенного к нему вопроса. Затем он медленно повернул голову и произнес тоном человека, облеченного властью, но абсолютно равнодушного к своему положению:

— Боюсь, это будет продолжаться ровно столько, сколько потребуется. — Он сделал еще одну паузу в пять сотен миллисекунд и добавил: — Сэр.

На какое-то мгновение глаза Рассела налились кровью, но лицо осталось бесстрастным.

— Не понимаю, почему я должен здесь находиться. Я появился уже после того, как обнаружили тело…