Пир князя Владимира - [3]

– Боги ласкают твоего сына! Он избранный! Для великих дел, для славы! Родился в свете, путь его будет светлым, и он сам осветит все, к чему прикоснется, а когда придет его час вознестись к предкам и богам, за ним останется светлый след.

– Молчи, старая! Я его на сено из себя вытряхнула, мой сын не княжий сын, а княжий ублюдок, изгнанный вместе со мной. Не увидит он ни двора, ни славы, если на отца и братьев меч не поднимет, да отвратят его от этого духи предков! Пусть знает свое место!

Не права оказалась Малуша. Ольга, княгиня крепкого тела и духа, с железным характером, уже приняла христианство, да и годы делали ее все более мягкой. Она взяла внука к себе, на двор. Только его, ребенка, а мать оставила в изгнании. Не простила ключнице прелюбодейского зачатия.

Святослав знал, что княжество унаследуют его законные сыновья, но сын Малуши чаще других сидел у него на коленях. И потому, что младший, и потому, что на отца похож, и потому, что от рождения был ласковым и благонравным.

И хоть он и у бабушки ходил в любимцах, его права были совсем не такими, как у Ярополка и Олега. Мать при редких встречах ему об этом напоминала, да и братья, особенно старший, Ярополк, старались, чтобы он не забывал, где его место. Будущее выглядело туманным.

Уже к двенадцати годам, обучаясь тому, как стать мужчиной, упражняясь в военном мастерстве и охоте, он украсил свое тело многочисленными шрамами. Переломы в опытных руках знахаря зарастали легко, он быстро забывал о них и снова носился сломя голову, скакал верхом, охотился. Но сильный ушиб головы, когда он, неловко прыгнув, сорвался с обрыва и покатился вниз, оказался очень серьезным, домой его принесли без сознания. Святослав, который в это время был во дворце, бдел над ним всю ночь, вытирая пот со лба – то себе, то сыну, поочередно. К утру, когда состояние мальчика стало лучше и князь позволил войти женщинам, все вздохнули с облегчением.

Но, даже несмотря на такие ранения, в настоящей опасности он оказался всего один раз. За два месяца до прибытия гонца из Новгорода.

Вместе с братьями он всегда участвовал в охоте, в погонях за дикими лошадьми… Смертоносным крылатым оружием был сокол, и он всякий раз взволнованно следил за тем, как молниеносно тот падает на свою жертву, словно огненная птица на их родовом знамени. Не успеет изумленная жертва понять, что происходит, как уже бьется в его когтях.

Он хорошо запомнил этот прием и потом использовал на охоте, в бою, в любви.

В тот день боги на миг потеряли его из виду.

Хоть он и был еще мальчиком, но уже привык к охоте с любым оружием. Русские охотники нередко голыми руками вступали в борьбу против разъяренного кабана и, ухватив его за острые клыки, сворачивали зверю шею. Такие встречи могли стоить жизни, а ранения были обычным делом. В отличие от кабаньей охоты, в которой Владимир уже пробовал свои силы, о чем свидетельствовали шрамы на руках и левой ноге, погоня за дикими лошадьми была игрой и развлечением для высшего сословия.

Владимир, за которым неусыпно смотрел Добрыня, заарканил одного жеребца и, подобравшись к нему верхом, пытался набросить на него сеть. Приблизились и другие участники забавы, чтобы помочь ему справиться с добычей, которая вставала на дыбы, брыкалась и била копытами куда попало. Вдруг веселые выкрики, шутки, прибаутки оборвались. Княжеский сын упал с коня! Не сумев ударить его копытами, разъяренный конь схватил мальчика зубами, подтащил под себя и встал на дыбы, чтобы нанести удар. Добрыня метнул копье.

Пока конь падал, Владимир успел откатиться в сторону.

Позже выяснилось, что подпруги его седла были с обеих сторон подрезаны зазубренным ножом. Виновного не нашли, хотя были разные подозрения и оговоры.

Самый младший из Святославовичей после этого понял, что под вопросом не просто его будущее, но и сама жизнь.

Он плыл теперь в город, где будет недоступен для киевских интриг и где осуществит свое право, полученное рождением.

Двенадцатилетний княжеский сын глубоко вдыхал свежий речной воздух, его грудь распирала гордость, казалось, у него за спиной выросли крылья. Он плыл в Новгород, который после Рюрика остался без князя. Перед отъездом его пугали разными рассказами, но он не боялся, та суровая новгородская земля была землей его предков и, значит, его землей.

Небо к нему благосклонно. Он вспомнил русалку, которую нередко подстерегал в лесу; своей тенью она манила его, бледное лицо ее дивно поблескивало под водной рябью, опровергая рассказы старших о безобразии русалок. Ему так никогда и не удалось толком разглядеть ее, но почему-то он был уверен, что русалка всегда на его стороне. Может, это она уговорила Святослава, посланцев из Новгорода и Добрыню!

Добрыню, довольного такой развязкой и распределением княжеств, так и распирало от гордости, словно это он сам князем поставлен!

И Ярополк, и Олег, сыновья мадьярской принцессы, которая в полнолуние говорила на мелодичном, певучем хазарском языке и смотрела сквозь людей, не видя их, в то время как тех до мозга костей пробирал холод, отказались менять мягкий и ласковый киевский климат на далекий Новгород, о котором рассказывали, что там туманы и холод, а снег лежит по полгода. Покрытые льдом северные озера в их фантазиях, подкрепляемых рассказами путешественников и торговцев, представлялись вратами ледяного ада, и от одной только мысли оказаться там стужа прознала их до костей.