Пионеры, или У истоков Саскуиханны - [132]

— По правде сказать, мистер Бампо, дело это пустяковое, — начал он. — Я знавал на борту "Боадицеи" ребят — и не плохого они были сорта, — их сажали в колодки ну прямо-таки ни за что ни про что. Всей и вины-то их бывало сущие пустяки — иной раз запамятуют, что деньги у них уже все пропиты, да по ошибке и хлебнут еще по стаканчику грога, коли попадется он им на глаза. Сидеть здесь — все равно что стоять на двух якорях, которые заброшены впереди судна: знай себе жди, когда начнется прилив или переменится ветер. И дно мягкое, и для ног простора сколько угодно, верно?

Охотник, видимо, оценил добрые намерения Бенджамена, хотя и не очень хорошо понял его красочные сравнения. Подняв лицо, выражавшее теперь смирение, и силясь улыбнуться, он проговорил:

— Не пойму что-то.

— Это все пустяки, говорю я, всего лишь легкий шквал: налетел, и нет его, — продолжал Бенджамен. — Для тебя, с твоим длинным килем, это сущая безделица. А я вот малость коротковат в нижних шпангоутах, и мне так подтянули пятки, что только держись. Но я, мистер Бампо, и ухом не веду, когда судно немного натягивает якорь, ведь это всего только на полувахту, а потом, провалиться мне на этом месте, если судно не отправится в плавание за этими самыми бобрами. Я не очень-то привычен к ручному огнестрельному оружию, я ведь стоял у ящиков с боеприпасами: оснастка у меня слишком низкая, я могу видеть не выше подвесной койки. Ну что ж, буду таскать дичь, может, и западни пособлю расставлять. И коли ты по части западней действуешь так же ловко, как и по части остроги, плавание наше с тобой надолго не затянется… Я уже уладил все свои дела со сквайром Джонсом и нынче же пошлю передать ему, что пусть уж до конца моего плавания как-нибудь без меня обходится.

— Ты привык жить среди людей, — ответил Кожаный Чулок печально, — жизнь в лесу покажется тебе трудной.

— Как бы не так! — воскликнул стюард. — Я не из тех неженок, мистер Бампо, что способны плавать только по спокойному морю. Уж коли у меня завелся друг, я его в беде не брошу, понятно? Признаться, на свете, пожалуй, и не сыщешь человека лучше сквайра Джонса, он мне, может, люб не меньше того нового бочонка ямайского рома, который стоит у миссис Холлистер. — Помолчав, стюард повернул к охотнику свою простоватую физиономию и лукаво ему подмигнул; лицо его расплылось в широкую улыбку, и, сверкнув белыми зубами, он сказал вполголоса:

— Я тебе скажу, мистер Кожаный Чулок, ром этот покрепче и погорячее голландского рома, и мы сейчас пошлем кого-нибудь к миссис Холлистер, пусть пришлет вам бутылочку, а то проклятые деревяшки так стиснули мне шпангоуты, что требуется немного облегчить верхний корпус.

Натти вздохнул, глянул на уже заметно поредевшую толпу — люди постепенно расходились по своим домам, — затем на Бенджамена, но ничего ему не ответил. Горе и забота, казалось, вытеснили в нем все остальные чувства, невеселые мысли омрачили морщинистое лицо старика.

Стюард уже решил, что молчание Натти — знак его согласия, но в этот момент из толпы вышел Хайрем Дулитл и вместе с ним Джотем. Пройдя расстояние, отделявшее толпу от узников, магистрат миновал Бенджамена и остановился как раз напротив Кожаного Чулка, стараясь, однако, держаться на почтительном расстоянии от стюарда. Под пристальным взглядом Натти он весь будто съежился, испытывая, как видно, необычное для него смущение. Потом, несколько овладев собой, он поднял голову, взглянул на небо и на дрожащее марево и проговорил, как всегда, сухо-официально и нерешительно, но таким тоном, как будто беседовал с приятелем:

— Последнее время что-то мало дождей. Я так думаю, будет засуха.

Бенджамен в эту минуту был занят тем, что развязывал кошелек, и потому не сразу заметил магистрата, а Натти, ничего не ответив, отвернулся в негодовании; лицо его исказилось. Однако Хайрема такое явное выражение неприязни к его особе отнюдь не обескуражило, а, скорее, даже приободрило, и немного погодя он заговорил снова:

— Облака такие, словно в них нет и капли воды, а земля совсем растрескалась. Если в ближайшее время не выпадут дожди, урожай в этом году, я полагаю, будет плохой.

Сие пророчество мистер Дулитл изрек тоном, весьма характерным для людей подобного склада: иезуитски холодно и равнодушно, будто говорил: "Я знать ничего не знаю, я поступил строго по закону". И это человеку, которого он кровно обидел! Тут выдержка, стоившая старому охотнику такого труда, оставила его, негодование Натти бурно вырвалось наружу.

— Зачем падать дождю с неба, когда здесь, на земле, вы исторгаете ручьи слез из глаз стариков, из глаз сирых и убогих? — воскликнул он. — Уходи отсюда, уходи прочь! С виду ты создан по образу и подобию божию, но в сердце тебе вселился сам сатана. Уходи отсюда, говорю я! И так на душе у меня тяжко, а вид твой еще больше растравляет мне душу!

Бенджамен перестал считать свои доллары и поднял голову, как раз когда Хайрем, забыв об осторожности при обрушившихся на него горьких упреках Натти, подошел близко к стюарду. Тот мгновенно ухватил плотника за ногу своей огромной ручищей и, держа ее крепко, словно клещами, свалил врага на землю, прежде чем тот успел опомниться и пустить в ход свою собственную, отнюдь не малую силу. Голова, плечи и руки Бенджамена были достаточно внушительных размеров, хотя туловище предназначалось как будто для человека совсем других пропорций. В данном случае он применил свою силу довольно осмотрительно, но, так как его противник с первого же момента оказался в невыгодном положении, борьба очень быстро закончилась тем, что Бенджамен усадил магистрата в позу, несколько похожую на свою собственную, так что оба они оказались на земле лицом друг к другу.