Пионерский музыкальный клуб. Выпуск 2 - [8]
Последний эпизод родился как раз в Буграх. Как-то очень странно и неожиданно врезалась эта мрачная и терпкая музыка в русские мотивы «Поручика Киже», которые так удивительно гармонировали с природой, лугами на Протве, березняком и благоуханным летом. И на меня (я тогда только начинала писать стихи) музыка «Клеопатры» произвела такое сильное впечатление, что я сочинила стихотворение, которое посвятила Прокофьеву. Вот оно:
С тех пор прошло двадцать пять лет. Нет в живых ни композитора Прокофьева, ни художника Кончаловского. Но то, что они создали, один — в музыке, другой — в живописи, осталось навсегда.
Музыкальные шарады
Хаджи-Мурат Мугуев. Песня
Давно я не бывал на своей родине в Северной Осетии, не был и в ауле, где протекало мое раннее детство... Десятки лет, войны, события далеко оттеснили мои детские воспоминания, время стерло их. Казалось, все укутал в свои покровы туман времени.
Так думал я, иногда тщетно стараясь припомнить тот или иной случай из своего детства, но... напрасно. Время унесло их.
И вдруг, словно пелена спала с моих глаз, будто кто-то сорвал покрывало с памяти. Я снова отчетливо, ясно и ощутимо увидел свое детство. Совершилось чудо. И это сделала — песня.
Недавно, уже пожилым человеком, я приехал к себе на родину в гости увидеть тех, кто живы, вдохнуть в себя воздух родных мест. Конечно, я узнал свой край, но места, по которым бегал мальчишкой, изменились. Даже горы, даже бурный Терек стали иными. Новые мосты через реку, отличные высокогорные шоссе, великолепные дороги пролегли там, где в годы моего детства с трудом, и то не везде, проходил конь. Над крутизной скал, над утесами пролегли асфальтированные дороги, и быстрые «Победы», вперемежку с грузовиками, мчались по ним. В горах дымили фабрики и заводы, возле ледников были разбиты туристские лагери, больницы и медпункты были там, где в дни моей юности бродили отары овец. Высокогорные метеостанции, радиосеть, телефоны, кинопередвижки проникли в горы и изменили их жизнь.
Я ходил по местам своего детства и не узнавал их. Все было свое и в то же время новое, не похожее на то, что окружало мое детство. Я старался вспомнить его и... не мог. Новое вытесняло прошлое, а прожитые годы стерли в памяти смутные воспоминания давних лет.
Я любовался новым, но душой искал и то, что когда-то окружало меня. Со сладкой грустью ненайденного, забытого, конечно, опоэтизированного мною детства спускался я по горной тропинке к аулу. Был тихий летний вечер. Солнце золотило снежные вершины гор, и каскад оранжево-красных лучей перебегал по ледяным вершинам. Из аула тянуло дымком, парным молоком и тем непередаваемо знакомым с детства запахом горевшего кизяка. Над горами, в сторону Грузии, проплыл самолет.
Я стал медленно сходить к аулу. Проходя по улочке, я внезапно остановился. Из-за плетня слышался слегка надтреснутый женский голос. Слова были простые и такие обыкновенные, но я, прижавшись к плетню, слушал и слушал их.
пела детскую песню женщина. Несколько глуховатый, негромкий голос, но что он сделал со мной! Держась за плетень, я стоял, а мелодия и слова песни внезапно озарили мою память.
Эту самую песню, детскую песенку о ягодах калины, растущих в темном лесу без тепла и света солнца, я сам много-много раз слышал ребенком от матери, засыпая под эти самые слова...
Позже, уже будучи подростком, я узнал, что песня эта написана осетинским поэтом Блашка Гуржибековым, убитым в японскую войну.
повторил женский голос, и словно солнце озарило мою память. Мое детство встало возле меня.
Я стоял как зачарованный. Что-то странное и необъяснимое происходило со мной, с прошлого как бы снимались покровы... Я видел свою мать еще молодой, такой, какою она была, когда напевала мне эту песню. Из тумана неясно вставало лицо бабушки — Фаризет... Что-то теснило мне грудь...
Я слушал песню, и, странное дело, я вспоминал не только людей, но и запахи сакли, ароматы сада, какие-то отрывистые слова деда... Даже густой, своеобразный аромат калмыцкого чая, всегда варившегося у нас, вкус олибаха[3] и фиджина[4]... Все встало передо мной. Детство, воскрешенное этой песней, охватило меня.
То, что я забыл и не помнил уже больше пятидесяти лет,— ожило, и это сделала песня.
— Хорошо поет Кяба-хан, но еще лучше она поет со своим мужем, Бибо,— раздался позади меня голос. Это был учитель Дзамбол, подошедший ко мне.— Пойдем к ним.
