Пионер, 1949 № 08 - [17]
- На куласе ходить умеете? - спросил он нас и, получив утвердительный ответ, добавил: - Ну тогда быть вам с дичью…
Задолго до зари мы спихнули кулас в воду и вышли в открытое море. Вскоре небо над берегом порозовело, на спокойной глади воды заиграли краски раннего утра. Мы увидели в туманной дали какой-то сказочный остров. Он был розовый, как лепесток шиповника, и очертания его беспрерывно менялись.
- Что за чудо, Трофим Савельич? - спросил я тихо.
- Птицы это… фламинго… - ответил он, пристально вглядываясь в свинцовую даль моря.
Мы обогнули сказочный остров и стали приближаться к нему, чтобы отрезать птицам дорогу в море.
Изредка поворачивая головы в нашу сторону, птицы спокойно погружали длинные шеи в воду, отряхивались, хлопали крыльями и лопотали по-гусиному. Казалось, их совсем не тревожило появление куласа.
На счастье, бриз стал свежее и без наших усилий подгонял кулас к птицам. Мы легли на дно лодки и плыли, ничего не видя, кроме ослепительной синевы неба да высоких бортов куласа. И только когда лодка чуть слышно коснулась дна, мы осторожно приподняли головы.
Берег был недалеко, но фламинго отошли от нас вправо, ближе к Чикишляру. Теперь они уже не плыли, а чинно шагали по воде к берегу, изредка окуная в воду короткие розовые хвосты.
Мы осмотрелись и решили, что Трофим Савельич высадит меня незаметно на берег, а сам повернёт обратно и попытается направить птиц в мою сторону.
Неуютно и скучно было лежать на голом, пустом берегу. Но я лежал совершенно неподвижно.
Фламинго прошли немного вперёд, а затем резко повернули ко мне. Теперь я хорошо видел их длинные карминно-красные ноги и толстые, горбатые клювы, которые они изредка погружали в воду.
Трофим Савельич удачно завершил полукруг и причалил к берегу в ту самую минуту, когда все птицы вышли на песчаную «осу. Он выволок кулас на берег, уселся на его борту, спокойно скрутил и закурил цыгарку. Кулас приковал к себе внимание птиц. Они стояли тесной кучей у края воды, повернув толстые надломленные носы к Савелвичу, потом развернулись в одну шеренгу и медленно двинулись ко мне.
Всё шло бы прекрасно, если бы не проклятая ворона.
Не знаю, каким ветром занесло её на этот скучный, голый берег, но она пролетела над Трофимом Савельичем и над птицами и подняла истошный крик, выписывая круги и петли надо мною.
Сколько раз мешала мне на охоте эта старая сплетница! Вороны и сороки имеют такое обыкновение: обнаружив затаившегося охотника, они начинают тревожно кричать, как бы подавая знак: чужой, спасайся, пока не поздно.
Охота была испорчена. Фламинго резко повернули головы в мою сторону, затем побежали к песчаным холмам и грузно стали подниматься на крыло.
Я вскочил на колено и послал четыре выстрела вдогонку улетавшей стае. Но выстрелы никого не задели.
Вдруг я услыхал крик Трофима Савельича и увидел, что он бросился за гряду песчаных бугров. Я побежал к старику. Савельич стоял, широко расставив ноги и прижимая к груди большую розовую птицу. Она била его крыльями, царапала руки острыми когтями и порывалась клюнуть в смеющиеся рыжие усы.
- Ну, успокойся, успокойся, красавица, мы тебя не оставим, в город поедешь с нами! - бормотал Савельич.
Нам пришлось обвязать птицу шарфом, чтобы не поломать её красивых перьев.
- Между прочим, весьма любопытный случай, - говорил Трофим Савельич, шагая рядом со мной. - Сколько ни глядел, и кровинки нет на птице. Подбежал к ней, смотрю - лежит, как мёртвая, а протянул руки, чтобы взять её, вскочила на ноги и давай ходу! Еле догнал!
Мы принесли птицу домой и ещё раз внимательно осмотрели её. Она в самом деле была целёхонька. Только на спине был вырван небольшой пучок перьев и виднелся небольшой синяк.
- Не иначе, как ты вогнал её в обморочное состояние, - сказал Трофим Савельич. - Счастливая оказалась твоя картечина: живой оставила птицу!…
Прошла неделя. Каждый день мы уходили на куласе далеко в море. Много встречалось нам диковинных островов: и розовых, и белых, как первый чистый снег, - это сидели лебеди, и тёмносерых, как кора старого тополя, - это сидели гуси.
Но, видимо, накаркала нам беду ворона: ни разу не удалось нам подойти близко к крупной дичи.
Мы стреляли лысух, нырков и гагар. Изредка убивали крякву или чирка. Такая охота нам скоро наскучила. Рыболовы знают, как грустно бывает удить ершей в том омуте, где в большие стаи сбился крупный лещ и где на зорях играет вёрткий и осторожный язь.
И вот однажды мы уселись в грузовую машину, гружённую рыбой, взяли на руки нашу розовую пленницу, пожелали рыбакам счастья и покатили в город.
Как только я появился в нашем дворе с розовой птицей в руках, со всех сторон сбежались ребята.
Фламинго вырвался из моих рук и неуклюже побежал к воротам, вытянув шею и хлопая крыльями. Двор был мал, ворота закрыты, и пленница не могла подняться в воздух. Она опустила крылья и жалобно крикнула.
- Она крикнула «киби», - сказал кто-то из малышей.
- Давайте и назовём её Киби, - предложил я.
Так началась новая жизнь Киби. Чаще всего её можно было видеть стоящей на одной ноге посредине лужи у водопроводного крана.
Когда кто-либо приближался к ней, она поспешно отбегала в сторону, шипела, как гусь, и угрожала своим толстым, горбатым клювом.
