Пилоты грустят до старта - [9]

— Надо, надо! — воскликнул майор Митрофанов. — Капитан Орлов может поехать. Отпущу!

У Орлова что-то сжалось в груди, что-то его обожгло, но ему не хотелось выискивать причину этого. Он направлял мысль на то, как изобразить в альбоме подвиг Лаврикова. Таран во имя спасения боевого друга и командира…

Почему-то именно в эти мгновения Орлов вспомнил о своем летчике — лейтенанте Пушкареве. Он такой же молодой, как Лавриков… И с ним можно лететь в любой бой. Орлов понимает, что его многому еще надо учить, но зато убежден: Пушкарев друга в беде не оставит. Орлов верит ему, как себе. С такими только и ходят в бой. И когда они остались втроем, Орлов, тронутый услышанным, спросил Кудинцева:

— Антон Георгиевич, а как вы молодых в бой пускали?

Кудинцев развел руки:

— Эта истина испокон веков известна: отец ведет сына, старший брат — младшего, а бывалый солдат — молодого. Так и у пилотов. Меня вывозил отец вашего командира полка капитан Митрофанов. Со мной получил боевое крещение Лавриков. Рядом с асами и молодые быстрее мужают.

Вот тогда Орлов и вспомнил разговор с комэском о летчике Пушкареве. И как-то не удержался, не стерпел, сказал, как самому себе:

— Не понимаю, почему у майора Зварыгина все наоборот… Как же… — Он не досказал, оборвал фразу, заметив нахмуренный взгляд майора Митрофанова.

— Ну что, капитан, заклинило? — сказал Кудинцев, повторяя вслед за Орловым: — «У Зварыгина все наоборот…» Что это значит?

Майор Митрофанов не одобрял неожиданную выходку Орлова. Ради чего они приехали сюда?.. Ему было непонятно, почему он так неожиданно отозвался о своем комэске… Там, в полку, на щит поднимает, а здесь… Но, видя, как ухватился за его слова Кудинцев, махнул рукой:

— Давай, заваривай кашу…

В словах Митрофанова Кудинцев уловил раздражение, но сделал вид, что не заметил этого.

— Конечно, конечно, тяни песню до конца.

Орлов не стушевался. Теперь-то он допоет песню. Допоет! Он вздохнул, собираясь с мыслями, но заметно медлил.

— Что, пороха не хватает? — сквозь улыбку сказал Кудинцев.

— Хватит пороха! — задиристо ответил Орлов. — Не лыком шиты.

— Наедине! Наедине, может, и хватит!

Орлов не сразу понял смысла упрямо и резко брошенных командиром слов. Обернулся к нему, а тот встал и пошел. Митрофанова кто-то позвал. И тогда Орлов спросил Кудинцева:

— Ну и что из этого — наедине или не наедине?

— Как что? Получается жалоба. Оружие слабых! — сказал Кудинцев и, пытаясь смягчить обнаженную свою прямоту, продолжил: — Ты не обижайся, капитан, не обижайся. Это касается не только тебя, а и меня, и других, потому что действительно иной раз так бывает: услышал человек — не то говорят, не так решают, душа противится, не согласна с этим, а он молчит, а то еще и одобрительно кивает. И получается: все понимает, все знает, а пойти в открытую — пороха не хватает. И что обидно — молчит порой даже тот, кто не задумываясь пойдет на таран. Ведь вот какая метаморфоза случается…

Орлов не искал случая воспользоваться добрыми отношениями со своим бывшим командиром звена, ныне командиром полка. Просто так сложилось, что он не мог умолчать сейчас. Но до него дошел и смысл командирского упрека: прямой и откровенный сам, майор Митрофанов требовал того же и от подчиненных. Он бы не бросил реплику, услышав такое от Орлова раньше. В звене, в эскадрилье, в полку. Теперь Орлов это понимал, но горячность с него еще не сошла.

— В чем я убежден, о том и говорю.

— Это правильно, но знаешь, как небо очищается от мрачных туч? — спросил Кудинцев и сам же ответил: — Грозой! До чего же после нее чист и свеж становится воздух, как легко дышится потом.

И тогда Орлов как-то сразу воспрянул духом:

— Антон Георгиевич, но ведь я тоже за свежий воздух! И блоковские стихи душой принимаю: «И вечный бой! Покой нам только снится…»

И будто бы не тогда, при встрече с Кудинцевым, а теперь, уже вернувшись в родной полк, Орлов произнес эти слова. Нет, Кудинцева он будет долго помнить. Кудинцев заставил его кое о чем подумать. И майор Митрофанов совсем не зря брал его с собой…

Перелет эскадрильи Зварыгина на дальний, незнакомый прежде аэродром был осуществлен в установленные сроки. Со стороны руководства полка и старших начальников особых замечаний не было. Но Орлов, как и комэск, не оставлял ни одного случая без внимания, делал все, чтобы у летчиков не появлялась самоуспокоенность. Пушкарева он предостерегал особо, к нему был даже придирчив.

— Пилотаж — твоя сильная сторона, но ты что-то начинаешь грешить. Заход на посадку размазал… Куда это годится! — сказал Орлов, стараясь придать твердость своим словам.

Пушкарев не чувствовал за собой вины и не придавал значения напускной командирской строгости. Он неуклюже подвигал плечами и даже улыбнулся.

— Чувство у меня такое, товарищ капитан, вроде как тесно лететь. Вот я и… — Пушкарев не договорил, заменил слова выразительным жестом — широко загреб рукой воздух.

Орлов знал эту его черту — способность обезоруживать друзей своим удивительным простодушием. Случалось, сам Зварыгин приготовится в него метать громы и молнии, а этот что-нибудь такое скажет, что надвигавшаяся на него гроза уйдет, как через громоотвод. Так и сейчас: уставился удивленными глазами на Орлова: «Ну что скажешь еще, командир?»