Пилоты грустят до старта - [3]

Марина смотрела на небо и томительно ждала той минуты, когда Алексей вспомнит о ней и скажет ей тоже какие-то хорошие слова. Она ведь рядом с ним, а звезды, как бы ни были красивы, все же далеки, иные даже мертвы — не свой, а отраженный свет приходит от них на землю. Марина догадывалась, что Алексею она небезразлична. Иначе стал бы он так возвышенно говорить об удивительных свойствах небесных тел и красоте окружающего их мира. Но все равно ей становилось как-то не по себе. Звезды, которыми она восхищалась, начинали тускнеть, отдаляться и на глазах меркнуть.

Марина знала, что будет потом раскаиваться, знала, что скажет Алексею не то, что хотела ему сказать, и потому пыталась сдержаться, но все-таки не сдержалась.

— А наверное, это скучно — из века в век вместе. Да еще и на одних и тех же орбитах… Очень скучно… — сказала Марина, и в глазах у нее потухли огоньки-звездочки.

— Когда им становится скучно, они сгорают. Красиво сгорают звезды: одним росчерком в небе, — с неожиданным отчаянием сказал Алексей, подкрепив мысль выразительным пилотским жестом. Ему было досадно, что никак не осмелится высказать Марине желанные ей слова. Он был недоволен собой, и потому в интонации проскальзывала резковатость, он делался категоричным, что совсем не свойственно его рассудительно-уравновешенной натуре.

Так Алексей и не сказал Марине о самом удивительном явлении на свете: поселок, где они встретились, стоит не где-то на отшибе, в степной глуши, а в центре всего мироздания. Остались с ним и другие выношенные у сердца слова. Берег для нее, но так и не подступился к ним, к этим сокровенным словам, боялся, не так прозвучат, как бы ему хотелось. Алексей знал цену слову. Тут оно нужно как сама жизнь. Это он в лесу мог когда-то стоять и любоваться стройными деревьями, не произнося ни слова, приходить к ним, всякий раз восхищаясь неожиданным обновлением. А тут Марина. Может, последняя с ней встреча. И он сокрушенно подумал: Марина уедет и затеряется в человеческом море, как звездочка в огромном Млечном Пути. Все более отчаиваясь, Алексей повторил сжато и резко:

— Вот так, Марина, сгорают звезды. Одним росчерком! Марина вздрогнула и обернулась к нему. Напряженный взгляд и застывшее лицо сделали ее задумчивой и строгой. Алексей почувствовал неловкость. Он же не хотел Марину обидеть. Но его опасения развеял доверчивый тон Марины. Сосредоточась, она быстро, с придыханием от волнения заговорила:

— А самолеты? Они тоже сгорают? Я не могу представить себе небо войны… Сколько бы ни смотрела — не могу, только подумаю: сколько в нем пережито человеческих драм, трагедий, и никакого следа… Никакого…

Марина молча смотрела на тихое, усыпанное звездами небо и думала о его магическом свойстве затягивать раны. Ничто в природе не обладает таким свойством. Эта мысль удивляла и одновременно страшила ее.

— Военное небо поливали и секли свинцовые дожди, — задумчиво сказал Алексей. — Оно горело, взрывалось, раскалывалось на куски, в нем плавился даже металл.

— И все-таки не осталось на нем ни шрама, ни царапины.

Алексей тоже не видел военное небо. Но он авиатор, и ему больше известно о судьбах военных летчиков. Что бы в небесах ни случалось, все кончается на земле. Здесь начало и конец всему. Что здесь завязалось, то и развяжется.

— Нет, Марина, бесследно ничто не пропадает, — словно успокаивая ее, сказал Алексей.

Мог ли он тогда думать, что слова эти окажутся для Марины почти пророческими! Знать бы ему, что было у нее тогда на душе, и не пришлось бы ему потом испить горькую чашу превратностей судьбы.

Они разъехались, и Марина так и не услышала от Алексея дорогие ей слова. А он не знал, что так тяжело носить в себе невысказанную любовь… Алексей писал Марине уже из боевого полка. Но разве в письмах выскажешь, что у тебя на душе? Он даже не осмелился у нее спросить, кто такой Ксенофонт и почему ей от него попадет…

Марина обещала приехать к весне. Но миновала долгая зима, отгрохотали беспокойные майские грозы, а ее все не было. И вот теперь, в конце лета, едет! Алексей взбудоражен. Накануне он ложился спать и просыпался с думами о долгожданном перелете на далекий аэродром, о полетах в краю гор, подступивших к самому морю. А вот теперь в голове у него еще и… телеграмма.

— Алексей, ты что, сны досматриваешь?

Пушкарев едва не опоздал на завтрак, а сейчас летчики кричали ему уже из автобуса, который увозил их на аэродром. Такого с ним никогда не случалось. Но он ничего этого не замечал: душа его переполнена иными чувствами.

* * *

Рядом с капитаном Широбоковым и старшим лейтенантом Костиковым Пушкарев увидел командира звена Орлова. Обрадовался! вот кстати!

— Здравия желаю, товарищ капитан! С приездом! — сказал он, как отчеканил.

Необычная бодрость голоса, живость взгляда и энергичность движений Пушкарева незамеченными не остались.

— Спасибо! — ответил Орлов, присматриваясь к нему. — Ну как вы тут?

По лицу Пушкарева видно — все у него хорошо.

— Без дела не сидим.

— Вас ждали, товарищ командир, — добавил Костиков, а Широбоков задрал кверху голову и протянул:

— Нас побить, побить хотели, нас побить пыталися, а мы тоже не сидели — того дожидалися…