Пилот МИГа - последний полет лейтенанта Беленко - [12]

Примерно в 11:30 мастер сварочного цеха подошел к Виктору и покровительственным тоном сказал, протягивая деньги: „Ну-ка, парень, сгоняй за соком”. — „Я не хочу пить”. — „Тебя не спрашивают, хочешь ты пить или не хочешь. Я тебе говорю, пойди и купи водки”. — „Не пойду”. Сварщик, размахивая гаечным ключом, пошел на Виктора. Если он попытается ударить меня справа, я подсеку его левой. А если я упаду, он может меня убить или покалечить. Виктор не стал ждать, бросился на сварщика, прижал его к стене и выхватил из рук ключ. Когда он оглянулся, то увидел, что на него идут трое других рабочих, вооруженных гаечными ключами. Он подался влево, затем вправо, но его загнали в угол. „Хватит, — услышал он голос Яхова. — Оставьте его в покое”.

Яхов, тоже вооруженный гаечным ключом, схватил Виктора за руку и оттащил в сторону. „Мы вместе пойдем за водкой”, — сказал он рабочим. Минут пять они шли молча, а потом Яхов заговорил: „Ты что ж, не понимаешь, что они могли тебя убить?” — „Может я сначала убил бы кого-нибудь из них”. — „И лежа в могиле гордился бы этим? Послушай, что я тебе скажу. Тут нельзя быть белой вороной — заклюют до смерти”. Яхов настоял, чтобы Виктор извинился перед сварщиком. После этого происшествия Виктор ежедневно следовал закону, негласно установленному в цехе с давних пор, — самый молодой должен бегать за водкой. Обычно в 11:30 Яхов объявлял: „Хватит работать. Работа не волк, в лес не убежит. Давайте займемся делом. Я даю 80 копеек. Скинемся, у кого сколько есть и пошлем парня за горючим”. Виктор стал даже получать удовольствие от короткой пробежки до магазина, находящегося в полукилометре от цеха, и успевал туда до двенадцати, когда там начинала выстраиваться очередь. Его обязанностью было купить на собранные деньги как можно больше спиртного и кое-какой закуски обычно хлеба и консервов. Самая дешевая поллитровка стоила 3.60, а бутылка алжирского красного вина — рубль двадцать. Еще он покупал килограмм черного хлеба за 16 копеек и банку килек — за 40. Разливать вино и водку было обязанностью Яхова, который делал это на глаз с микроскопической точностью. Рабочие пили и ели, а затем садились поближе к печке, играли в домино, курили, рассказывали анекдоты, и только ЧП могло прервать их досуг. Начальство знало обо всем, по предпочитало не вмешиваться. Рабочие выполняли свою норму за полдня, все были довольны и знали, что в случае важного и срочного заказа, ребята не подведут.

Виктор в конце концов перестал их осуждать. Он понял, что цех был их тюрьмой, и что они перестали даже мечтать о том, чтобы из нее вырваться. Ему открылся и истинный смысл слов Яхова, произносимых после первой рюмки: „Βοт теперь и жизнь кажется покрасивей”. Цех стал для Виктора удобным пристанищем в ожидании времени, когда он сможет летать.

Благодаря хорошему аттестату зрелости и школьной характеристике, Виктор после строгого медицинского осмотра был, наконец, принят в ДОСААФ на курсы теоретической летной подготовки. Пять дней в неделю после работы он шел в столовую, где быстро съедал свой нехитрый обед, а потом садился в автобус и ехал через весь город в клуб ДОСААФ, размещавшийся в здании дореволюционного банка. Предметы, которые он гам изучал — аэродинамика, навигация, модели и конструкция самолетов, радиоэлектроника, метеорология и самолетостроение — не были такими уж трудными. Но для многих курсантов было сложно совмещать учебу с работой и к концу первого месяца четверть курсантов отсеялись. Виктор никогда не был так счастлив, как на занятиях в клубе. Вопреки правилам, главный инструктор не устраивал политзанятий. Он понимал, что их будущее и, возможно, жизнь зависит от интенсивности и качества подготовки, и поэтому не тратил время на никому ненужную пропаганду. Инструкторами были военные летчики в отставке, и в глазах Виктора они являли собой пример настоящих мужчин, покорявших и победивших небо. Они вели себя с курсантами как старшие товарищи и видели в них будущих коллег, от которых нельзя скрывать ни трудности, ни опасности предстоящей профессии, и которым надо передать как можно больше знаний и опыта, чтобы уберечь их, насколько возможно, от трагических ошибок.

Первый парашютный прыжок был намечен на декабрь и готовил курсантов майор ВВС. На первом же занятии майор сообщил курсантам, что, хотя он сделал в своей жизни больше тысячи прыжков, он перед каждым прыжком испытывал страх. „Пусть страх, который вы испытываете, не пугает вас, — говорил он. — Это естественно”. Когда Виктор с восьмью другими курсантами в сорокаградусный мороз прибыл на аэродром, расположенный в 30 километрах от Омска, и увидел маленький транспортный самолет АН-2, с которого им предстояло прыгать, то он испытал настоящий ужас. Все, что с ним случилось потом, он помнил плохо. Он ощущал себя запрограммированной машиной, выполнявшей чью-то волю. Когда майор отодвинул тяжелую дверь и в кабину со свистом ворвался морозный воздух, Виктору понадобилось мобилизовать всю свою силу воли, чтобы заставить себя подняться со скамьи и встать третьим в очередь на прыжок. Откроется ли парашют? Помню ли я, что надо делать? Останусь ли в живых?