Пилигрим - [135]

6

За два дня до этого, в понедельник, первого июля, Пилигрим с Форстером встали на рассвете, упаковали сумки и положили их в багажник «рено». Выписавшись из отеля «Поль де Вер», они поехали на автостанцию, где их машину подготовили к дальнейшему путешествию. В бак залили бензин, а на заднее сиденье поставили запасную канистру. На этом настоял Пилигрим, хотя Форстер пытался убедить его, что бензина вполне достаточно и везти канистру с собой даже опасно.

— У меня есть на то причины, — отрезал Пилигрим.

В кармане у него был список других необходимых вещей.

«Мягкие хлопчатобумажные перчатки — две пары. Спортивная обувь. Плащи. Папка с двенадцатью листами бумаги для рисования. Мелки и карандаши. Складное кресло с сиденьем из холстины. Кусачки. Нож. Деньги. Корзина для пикника, паштет, хлеб, фрукты, шоколад, вино».

Все это было собрано и уложено в машину.

Форстер припарковал «рено» прямо за углом, на улице Пон-Неф, в двух кварталах от Лувра.

Ровно в десять они явились в музей и предъявили пропуск, подписанный месье Монкрифом. Охранник распахнул двери, обращаясь с посетителями столь почтительно, словно Пилигрим был особой королевской крови.

Громадные залы были пусты. Шаги Пилигрима и Форстера гулким эхом разносились меж молчаливых статуй. Эти статуи да собственные отражения в зеркалах сопровождали их на пути в зал Карре. Затем издалека послышались и другие звуки кто-то начал тихонько насвистывать, хлопнула дверь.

— Черт! — выругался не видимый мужчина и снова стал насвистывать.

Свет, хотя и рассеянный, освещал каждую деталь — резные притолоки над дверями, мраморные фигуры в нишах, красочные гобелены и зеркала в золоченых рамах.

Плавные изгибы лестниц вели из залов во все стороны.

Над одной из них была стрелка с надписью «Мона Лиза». Форстер нес походное кресло, папку и коробку с принадлежностями для рисования, в которой были спрятаны нож и кусачки. Пилигрим держал в руке корзину для пикника; он выглядел так, будто собрался в Тюильри.

Пилигрим показал охраннику, стоявшему у входа в зал Карре, подписанный Монкрифом пропуск. Сердечные приветствия, поклоны — и они продолжили путь.

У противоположного входа стоял на стремянке реставратор в белом халате. Очевидно, он уже успел починить раму и теперь заделывал швы, чтобы скрыть следы своей работы.

Пилигрим с Форстером неторопливо обошли весь зал и в конце концов остановились перед «Моной Лизой».

Пилигрим снял плащи шляпу, бросив их на скамейку; предназначенную для посетителей, однако перчатки снимать не стал. Усевшись в кресло, он открыл папку и положил ее на колени. Форстер потянул ему коробку с мелками и карандашами, а сам встал сзади, разглядывая портрет.

— Попробуй поговорить с этим парнем, — тихонько шепнул ему Пилигрим. — Нужно решить, что с ним делать.

— Да, сэр.

Пилигрим стал набрасывать эскиз Моны Лизы, то есть свой собственный портрет. Наложение нынешнего облика на образ дамы позабавило его. Стекло, покрывавшее картину, отражало лишь контуры его лица — овал, строение черепа и освещенные места. Все остальное было смесью искусства и реальности. Портрет времени.

Как оказалось, реставратора звали Винченцо Перуджа. Родился он на севере Италии, в городке Домена, в районе озера Комо. Вообще-то по профессии он был маляр, но, совершенствуя свои таланты, стал реставратором-самоучкой. Все это Форстер выяснил при первом знакомстве, стоя под стремянкой, пока усатый итальянец работал наверху.

Они также обсудили проблему отращивания усов, и Форстер признался, что это занятие для него в новинку.

Перуджа был невысок, даже ниже Форстера. Смуглое, довольно привлекательное лицо — правда, слишком серьезное. Поджарое, ловкое тело, отличная фигура. До странности маленькие — во всяком случае, так показалось Форстеру — руки. Однако работал он искусно и очень ловко. Форстер завороженно глядел, как маляр смешивает краски, чтобы замазать места, где старый гипс соединялся с новым.

Их разговор сам представлял собой комичную помесь английского с итальянским с вкраплениями французского.

Пока они беседовали, охранник по фамилии Верронье подошел к Пилигриму и встал у него за спиной.

С первого взгляда было видно, что он просто замещает постоянного охранника и работа его совершенно не интересует. «Мона Лиза» ничего не значила для него. Он словно говорил: «Я — сторонний наблюдатель. Мое дело присматривать за картинами, а это всего лишь одна из них».

— Вам нравится? — по-французски спросил Пилигрим.

— Ничего. Хотя грудь могла быть побольше.

Пилигрим улыбнулся. Он помнил ощущение тяжести этих грудей.

— Она была довольно миниатюрной женщиной.

— Она же сидит! Откуда вам знать? Мне, например, не хотелось бы заниматься с ней любовью.

— Да? Интересно почему?

— Не люблю я, когда бабы превосходят меня в чем-то. Женщина должна знать свое место.

— По-вашему, она в чем-то вас превосходит?

— Она глядит на всех свысока, хотя я не назвал бы ее красоткой. По-моему, она слишком холодная. В ней нет человечности.

— Вы, случаем, не студент?

— Нет.

— Вы говорите как студент. Ничего не знаете, однако беретесь судить обо всем.

Это была ошибка.

— Я не дурак! — возмутился Верронье. — Так же, как и вы, судя по вашей мазне, не художник. По-вашемy, человек не имеет права на собственное мнение?