Пилат - [82]

В полицию они поехали на машине Домокоша; Гица даже как будто ростом выше стала от радости, что может прокатиться на настоящем автомобиле. Пока они усаживались, Иза с тревогой поглядывала на продмаг Кольмана: не выбежит ли он к ним, лепеча слова соболезнования, с мокрыми глазами и дергающимися усами. Однако Кольман, славу богу, не появился, продавца газет тоже не было на обычном месте: в понедельник он открывал свой киоск не более чем на полчаса и ближе к полудню. Когда они миновали проулок Буденц, Иза вздохнула с облегчением, будто избавившись от опасности.

В полиции она сразу увидела Лидию.

Та сегодня была в перчатках — а Иза лучше всего помнила как раз ее пальцы, помнила, как они дернулись, потом вдруг раскрылись, когда после смерти Винце Иза передала ей конверт с деньгами. «Фотографии?» — спросила Лидия, и Иза на миг ощутила какую-то холодную, острую злобу к ней: уж если та по какому-то нелепому недоразумению получила от отца, картину с мельницей, то неужели и она, Иза, должна оплачивать ее услуги таким же дурацким образом? Впрочем, если Лидия так это называет, пожалуйста, пусть будут «фотографии»; Иза искренне презирала тех из своих коллег, которые, определяя пациента в палату и разговаривая с его близкими, косились на их руки; в то же время она прекрасно понимала, что девушка эта сделала для Винце гораздо больше, чем входило в ее обязанности и чем предписывали законы ее профессии. Этого нельзя было не оценить по достоинству — и Иза оценила.

Антал, стоявший рядом, когда она вручила конверт, стал весь красный, и это сделало момент особенно мучительным. Лидия не сунула конверт в карман, как полагалось бы, а тут же, перед ними, вскрыла нетерпеливо; не могла же Иза сказать ей, чтобы она не делала этого, по крайней мере в присутствии Антала; известно ведь, что деньги принимать нельзя. Под пальцами Лидии бумага разошлась, показав сотенные купюры, и Иза не поверила своим глазам: похоже было, что сиделка и в самом деле ждала фотографий и почему-то радовалась им заранее, словно был какой-нибудь смысл хранить здоровый облик умершего Винце. Тревожило то, что Лидия буквально побелела при виде денег, Антал же повернулся к ним спиной и, подойдя к окну, стал смотреть вниз, на деревья. Сиделка положила конверт на радиатор отопления и удалилась, не сказав ни слова. Конверт начал темнеть и коробиться: они были на первом этаже, в коридоре Б, поблизости от котельной, там батареи нагревались особенно сильно.

Когда стук каблуков Лидии затих в отдалении, Антал повернулся, взял с радиатора деньги, открыл сумочку Изы и опустил туда конверт. Все это — молча, без единого замечания. Иза ушла с таким чувством, словно ее побили и выставили у позорного столба на главной площади. Зачем сиделке понадобилось, чтобы Иза осталась ее должницей — она так ненавидит неоплаченные счета, — и почему Антал оправдывает ее своим молчанием, резко, сердито дернувшимися губами? Чего они вообще хотят: не преподать ли ей урок новой морали? Она и сама ее знает. Иза действительно была благодарна Лидии, высоко ценила ее прилежание и добросовестность и знала, что Винце тоже хорошо относился к ней. Стыд жег ее; она убежала, едва попрощавшись с Анталом.

Странно, но Антал в этот момент вспомнил то же самое. Лидия стояла так же, как и тогда, тоже в коридоре, у батареи отопления, и даже так же держала в руке бумагу, — очевидно, повестку. В тот мартовский день он долго искал ее: в отделении никто не мог сказать, куда она убежала. Он наткнулся на нее в аптеке, случайно заглянув туда; сидя на белом табурете, она сказала, что пришла сюда просто так, помочь подруге-лаборантке. Лаборантку в это время позвали к телефону, они остались вдвоем. Он подошел, молча положил ей, руку на плечо. Лица ее не было видно, только склоненную шею и голову без чепца, — она мыла склянки в раковине.

Должна же быть какая-то причина тому, что Винце завещал ей картину с мельницей.

Анталу не давала покоя мысль, что у девушки осталось в душе убеждение: семья захотела оплатить ей бессонные ночи, неустанное бдение возле Винце этими пятьюстами форинтов. Судьба их решилась в тот самый момент, когда, ощутив на плече его руку, девушка обернулась и взглянула на него полными слез глазами. Лидия была первой, кому Антал попытался объяснить, что собой представляет Иза; когда он увидел ее в аптеке, сочувствие, заставившее мучительно искать способ утешить девушку в ее обиде, побудило его снять им самим установленный запрет с этой темы. Лидия должна знать: никто не сомневается в том, что она в самом деле способна на нечто такое, что не оплатишь деньгами, а можно лишь принять, поблагодарив.

Они шли домой вместе; их первый разговор был долог и прерывался паузами; когда они вышли из парка на ведущую в город дорогу, у Лидии все еще текли из глаз слезы. Дорога пахла землей, корнями, по голым ветвям деревьев пробегала нервная дрожь.

В полиции их было восемь; кроме Изы, Антала, Домокоша, Гицы и Лидии здесь топтался обросший лохматый старик в тулупе и остроконечной шапке, в дождевике поверх тулупа, и тщательно выбритый, поджарый, в кожаном пальто мужчина, который сразу же вытаращился на Изу, потом забормотал что-то дергающимся ртом. Вот он, «пьяный», подумала Иза. Теперь, конечно, он был трезв, как стеклышко, вдвойне трезв от испуга. Рядом с ним стоял сонный фельдшер со «скорой помощи».