Пикты и их эль - [17]

Коллизия неразрешимая – это противоречило законам Шотландии (не оттуда ли идёт сюжет старой нашей блатной песенки про прокурора и маленького вора? – у нас это представляется более правдоподобным). Возможно, драматизма ради, Стивенсон пошёл бы на такое нарушение буквы закона, тем паче что со времён описываемых событий прошло полтора века. А даже в доброй старой Шотландии память человеческая имеет пределы.

Но вторая коллизия была неразрешима. Братавья обесчещенной девушки, сначала изловившие героя и отдавшие его в руки правосудия, узнав правду, отбивают его из тюрьмы. Что было бы вполне реально в местячковом домзаке шотландской глубинки. Но практически невозможно – в городской тюрьме Эдинбурга, где, по опять-таки тем же шотландским законам того времени, должен был содержаться приговорённый к смертной казни.

И вот эту коллизию Стивенсон не мог разрешить все последние годы своей жизни – «Уир Гермистон» так и остался неоконченным. И мы никогда не узнаем, какое решение придумал бы автор, отпусти ему судьба ещё несколько лет жизни. Но что это решение было бы изящным и реалистичным – в этом не сомневаются все, кто знает и любит его творчество.

С соавторством Стивенсона связано ещё несколько историй. Так, ряд его романов при жизни издавался за двумя подписями. Иногда второй было имя Фанни Стивенсон, его жены, иногда – его пасынка Ллойда Осборна, сына Фанни. После смерти писателя они сняли свои имена с титулльных страниц – с тех пор и «Остров сокровищ», и «Потерпевшие кораблекрушение», и ряд других произведений традиционно издаются только под именем Роберта Луиса Стивенсона. Исключение – «Жизни на Самоа», которая за его именем вместе с именем Фанни – вероятно, в этом случае соавторство было реальным.

Фанни и Ллойд позднее объяснили причины и своего соавторства, и отказа от него. Стивенсон всю жизнь тяжело болел. Он не трясся над своими насморками, жил активной жизнью, объездил нашу планету от от Калифорнии до Полинезии. А объём написанного им поражает воображение: советские собрания сочинений Стивенсона включают лиль малую часть его наследия как литератора и как журналиста. Нет, он не боролся за жизнь, и тем более не цеплялся за неё, как можно прочитать в некоторых его биографиях: он дрался со смертью. Оборотной стороной чего была готовность к ней в любой момент. Как и готовность к тому, что его «производственные» дела окажутся неурегулированными.

Гонорары Стивенсона были единственным источником средств к существованию его семьи – и в конце его жизни, когда он добился, без преувеличения, мировой известности, источникмо вполне приличным. А потому он заранее хотел уберечь своих близких от судебных разборок за наследство: соавторы имели право на свою долю гонорара вне зависимости от решения наследственных дел.

На могиле Стивенсона, на острове Уполу, архипелаг Самоа, выбита эпитафия, сочинённая им самим задолго до смерти:

Under the wide and starry sky, Dig the grave and let me lie. Glad did I live and gladly die, And I laid me down with a will.

This be the verse you grave for me: Here he lies where he longed to be; Home is the sailor, home from sea, And the hunter home from the hill.

Существует бессчётное множество её переводов на русский – каждый заинтересованный легко отыщет тот, что ему придётся по вкусу. Мне больше всего нравится перевод А.Сергеева:

К широкому небу лицом ввечеру Положите меня, и я умру, Я радостно жил и легко умру, И вам завещаю одно –-

Написать на моей плите гробовой: Моряк из морей вернулся домой, Охотник с гор вернулся домой, Он там, куда шёл давно.

Мне кажется, он больше всего похож на оригинал.

Приложение 1. Баллада и вокруг

Heather Ale: A Galloway Legend

Robert Louis Stevenson, 1890

From the bonny bells of heather They brewed a drink long-syne, Was sweeter far than honey, Was stronger far than wine. They brewed it and they drank it, And lay in a blessed swound For days and days together In their dwellings underground. There rose a king in Scotland, A fell man to his foes, He smote the Picts in battle, He hunted them like roes. Over miles of the red mountain He hunted as they fled, And strewed the dwarfish bodies Of the dying and the dead. Summer came in the country, Red was the heather bell; But the manner of the brewing Was none alive to tell. In graves that were like children's On many a mountain head, The Brewsters of the Heather Lay numbered with the dead. The king in the red moorland Rode on a summer's day; And the bees hummed, and the curlews Cried beside the way. The king rode, and was angry, Black was his brow and pale, To rule in a land of heather And lack the Heather Ale. It fortuned that his vassals, Riding free on the heath, Came on a stone that was fallen And vermin hid beneath. Rudely plucked from their hiding, Never a word they spoke: A son and his aged father – Last of the dwarfish folk. The king sat high on his charger, He looked on the little men; And the dwarfish and swarthy couple Looked at the king again. Down by the shore he had them; And there on the giddy brink – «I will give you life, ye vermin, For the secret of the drink.» There stood the son and father And they looked high and low; The heather was red around them, The sea rumbled below. And up and spoke the father, Shrill was his voice to hear: «I have a word in private, A word for the royal ear. «Life is dear to the aged, And honour a little thing; I would gladly sell the secret,» Quoth the Pict to the King. His voice was small as a sparrow's, And shrill and wonderful clear: «I would gladly sell my secret, Only my son I fear. For life is a little matter, And death is nought to the young; And I dare not sell my honour Under the eye of my son. Take HIM, O king, and bind him, And cast him far in the deep; And it's I will tell the secret That I have sworn to keep.» They took the son and bound him, Neck and heels in a thong, And a lad took him and swung him, And flung him far and strong, And the sea swallowed his body, Like that of a child of ten; – And there on the cliff stood the father, Last of the dwarfish men. «True was the word I told you: Only my son I feared; For I doubt the sapling courage That goes without the beard. But now in vain is the torture, Fire shall never avail: Here dies in my bosom The secret of Heather Ale.»