Piccola Сицилия - [152]
– Шейянуах башалом аль мишекаву, – ответил Альберт. Да смилостивится Господь к его душе.
Что ты делаешь с тем, с кем не смог проститься, потому что он уже погребен? Ты носишь его в себе. Семидневная шива, совместное сидение в доме покойного, стариковское молитвенное бормотание, свечи и занавешенные зеркала – всего этого у них не было. Говорят, ритуалы помогают душе умершего найти дорогу. Но они и оставшимся помогают – несут утешение. Без поддержки этих ритуалов Ясмина чувствовала себя потерявшейся, кораблем без компаса. Ее звезда исчезла с небосклона.
Задул горячий сирокко, и небо стало молочно-желтым от тонкой пыли, которую ветер нес из африканской пустыни.
Они нашли пансион в Лунгомаре, тихом, полумертвом, тогда как недалекий Неаполь шумел жизнью.
Когда человек за стойкой предложил им две лучшие комнаты с видом на море, Альберт отказался. И не потому что денег оставалось в обрез, а потому что он не хотел видеть это проклятое море, отнявшее у него сына.
Мориц проснулся до рассвета, в три часа. В соседней комнате плакала Жоэль. Если бы не этот плач, все бы пошло по-другому. Но она заплакала, Альберт продолжал спать, а Мориц проснулся. Он оделся, прошел по коридору до комнаты Ясмины, постучал, открыл незапертую дверь и увидел, что в постели ее нет. Ветер сотрясал ставни на окне. Мориц подхватил испуганную Жоэль и гладил по вспотевшей голове, пока она не перестала всхлипывать.
– Мама, – пролепетала она.
С малышкой на руках, Мориц спустился по лестнице. Заглянул в туалет и в пустую комнату для завтраков. Вышел к стойке регистрации, за которой никого не было, открыл дверь на улицу. В лицо ударил сильный ветер. Через дорогу бушевало море, желтоватое от света качающихся фонарей. Жоэль крепко вцепилась в него. И в этот момент Мориц осознал, что времени почти нет. Он бросился наверх и разбудил Альберта. Тот проснулся мгновенно, схватил с ночного столика очки:
– Я с вами.
– Нет. Присмотрите за Жоэль.
Не дав времени на возражения, Мориц передал ему ребенка, а сам побежал вниз, выскочил на пустую улицу. Брызги взлетали над парапетом, ветер свистел меж домов, стучали ставни. В небе не видно было ни звезды, лишь молочный отсвет большого города.
Никто бы не сунулся ночью к разбомбленному сталелитейному заводу. Тем более в бурю, когда в воздухе летали обломки и ветки. Но, может, именно поэтому Мориц и бросился туда. Потому что она обезумела. Потому что от руин в море уходил стальной пирс, о который разбивались волны – белопенные гребни во тьме, ни огонька, только резкий ветер. Раньше сюда причаливали корабли.
Добежав до пирса, Мориц увидел, что он просто уходит в море, исчезает в воде. Бомба, должно быть, разрушила фундамент, линия пирса кренилась набок и внезапно скрывалась в яростном прибое.
Мориц уже хотел повернуть назад, но вдруг увидел светлое пятно. Что-то белое трепетало на ветру, крошечное на фоне бушующего моря, точка во тьме, крыло бабочки. Потом он различил силуэт, понял, что трепещет ее ночная рубашка, и позвал. Ветер дул с моря, Мориц не понимал, слышит ли она его, не понимал, выдержит ли его разрушенный пирс. А потом она вдруг исчезла.
Светлое пятнышко поглотили тьма и ветер. Мориц рванулся вперед. Пирс дрожал под ногами, разорванное железо стонало под ударами волн. Жуткий скрежет, перекрывавший свист ветра – словно умирал зверь из металла. Добежав до места, где пирс обрывался, Мориц увидел светлое пятно в темноте – белый венок в чернильной воде. Ясмина вцепилась в сломанные поручни, пытаясь выбраться, но волны швыряли ее из сторны в сторону. Мориц прокричал против ветра ее имя. Ясмина увидела его.
– Ясмина! Вы сошли с ума!
Она смотрела на Морица точно зачарованная, не отрывая взгляда. Он медленно сползал к ней в темную воду по скользкой, ненадежной опоре.
– Вернитесь!
Она не хочет умирать. Он чувствовал это. Слишком много жизни в ней. Когда по-настоящему хочешь погибнуть, делаешь это как следует. Она просто заплутала, она не знает, принадлежит к живым или к мертвым. И пошла в море, чтобы выяснить это.
Мориц на себе ощутил чудовищную силу моря. Оно вздымалось и опускалось, и человек был легчайшим перышком, игрушкой стихии. Он продвигался на ощупь, все глубже. Набегавшая волна накрывала Ясмину с головой, а откатываясь, обнажала ее едва прикрытое тканью тело. Ясмина смотрела снизу на Морица, точно на пришельца, пытающегося проникнуть в мир, куда ему нет доступа. Как на человека, увидевшего то, чего ему нельзя было видеть. Только она и стихия, и третий тут был лишним.
– Дайте руку!
Ясмина замотала головой, вцепившись в поручни. Он продвигался к ней шаг за шагом, протягивая руку, выкрикивая ее имя, чтобы вырвать ее из сна, в котором она запуталась, точно в сети. Когда накатила особенно мощная волна, Ясмина отпустила поручень, позволила воде поднять себя и пронести мимо Морица. Он попытался дотянуться, ухватить, но она принадлежала морю, которое несколько мгновений баюкало ее, как ласковый великан, а потом с силой швырнуло обратно к поручням.
Ясмину закрутило, она перестала понимать, где берег, попыталась ухватиться за что-то, но волна уже откатывала назад. Мориц прыгнул в воду и поплыл к Ясмине. Еще одна волна, один удар головой о сталь – и всему конец. Больше ни боли, ни вопросов. Он рванулся к ней, дотянулся до ее бедер, ухватил, подтащил к себе, но она не хотела, чтобы ее спасали, она сопротивлялась – ему, не морю. Мориц держал ее крепко и тянул к покореженному пирсу, пока ноги не нащупали опору. Она кашляла, отплевывалась и постепенно возвращалась в жизнь, в эту проклятую жизнь, из которой почти уже вырвалась.
