Пейзаж с ароматом ментола - [12]

Самую значительную группу составляли эксперименты, связанные с проигрывателем. Отсюда тянулась тонкая ни­точка хоть к какому-то объяснению ситуации, заложником которой я оказался. Факт оставался фактом: впервые менто­ловый аромат материализовался в комнате, когда я купил пластинку Шопена и слушал прелюдии.

Я произвел с проигрывателем сотни разнообразных опы­тов: с десяток раз прокрутил каждый из моих дисков; по­ставив Шопена, выходил из дому и внезапно возвращался; переносил аппарат то в кухню, то, пользуясь электроудли­нителем, в ванную... Не скажу, что в итоге я значительно продвинулся вперед. Отчет об этих маневрах составил бы два-три пункта. Запах сигарет неким таинственным образом воз­никал в квартире только при звучании прелюда № 15. Вме­сте с тем под перезвон "капелек" дым мог и не появиться — прямой зависимости мои исследования не установили. Другое дело, что во время звучания остальных мелодий возможность появления запаха была равна нулю.

Вопросов набиралось больше, чем ответов.

Искать ответы я попробовал в своей библиотеке.

На несколько вечеров моим вниманием завладела книга, автора которой аннотация представляла как ученика Елены Блаватской. Вначале мне показались любопытными мысли о том, что сущность мужчины есть любовь, облик же его есть мудрость, в то время, как сущность женщины — мудрость, а облик ее — любовь, и я даже устроил с Наташей обсужде­ние.

Из той же книги я узнал, что вдобавок к известным орга­нам восприятия каждый из нас располагает еще сорока де­вятью, которые у современного человека бездействуют, как, например, расположенный на затылке третий, ясновидящий глаз.

С куда большей серьезностью я читал об астральном, или тонком мире, где тоже, одновременно с нахождением в фи­зическом, протекает человеческая жизнь.

Допустив, что я сплю, иначе говоря, обретаюсь в тонком мире, я получал шанс весьма ловко выпутаться из сложив­шейся ситуации. Но ведь моя жизнь текла в мире реальном и ощутимом каждую минуту — с минской окраиной, с веч­но нетрезвым Леней, со вкусом вина, с бархатом Наташино­го тела... и с ароматом ментоловых сигарет...

Тысячу раз был прав философ, назвавший человека со­зданием, которое ко всему привыкает. Абстрагировавшись от этого запаха, я сказал бы, что жизнь в октябре вошла в при­вычное русло. Мне удалось закончить один недописанный рассказ и сделать наброски второго. О неомраченной радос­ти свиданий с Наташей я уже упоминал.

Проводив подружку на троллейбус, я выбирал обратный маршрут так, чтобы держать в поле зрения свое окно, одна­ко ничего подозрительного ни разу не замечал. Останавли­ваясь на площадке между вторым и третьим этажами, а по­том возле квартиры, я весь превращался в слух, но никаких мелодий либо иных звуков из-за моей двери не доносилось. Нередко запах дыма в квартире имел большую насыщенность, чем тогда, когда я выкуривал обязательную сигарету перед уходом. В таком случае, раздевшись, я доставал из пачки еще одну. Однако бывали вечера, когда необходимости в этом не возникало, и во мне все увереннее звучал голос, убеждавший, что кучки пепла в глазницах у однорогого черта, так же как и включенный не моей рукой вентилятор, тени за матовым стеклом и все прочее, если и не примерещились мне, то безвозвратно отплыли в прошлое. Случалось, я только прислушивался к успокаивающему голосу, а случалось — с охотой брался помогать ему, вспоминая простенький совет Дейла Карнеги: усадите неприятности в купе и отправьте поезд во вчерашний день.

Я записываю детали столь подробно, ибо хочу — это представляется мне чрезвычайно важным — воссоздать как мож­но более точный "портрет" своего тогдашнего психического состояния.

Октябрь выдался погожим. Мой внутренний ландшафт вернул себе равновесие, и эксперименты продолжались уже скорее по инерции. Я научился на далеких подступах бло­кировать неуютную мысль, что кто-то параллельно ставит опыты надо мной и что мои эксперименты — лишь запла­нированная часть его программы, подчиненной своему соб­ственному ритму и строгому графику.

Кажется, выше я писал, что период экспериментов завер­шился первым сном, который еще не был в полном смысле путешествием. Согласитесь, звучит столь же туманно, как и выспренно. Эксперименты подразумевают конкретику и, так сказать, вещественные доказательства, поэтому вношу уточнение: тот период закончился окурками со следами по­мады.

Вновь была пятница, день, когда мы с Наташей принад­лежали друг другу дольше обычного. С утра накрапывал дождь — погода, которую она любила больше всего. Мы с нею не знали, что такое скука, ни за столом, ни в постели, но в дождливые дни, благодаря Наташе, мы как будто пили всё из полных бокалов. Ее фантазия обязательно рождала что-нибудь необыкновенное на кухне. Еще более пикантные блюда подавались в постель, которую во время дождя моя подруга романтично именовала каравеллой.

В тот день наш корабль под аккомпанемент капель на подоконнике шел вперед под всеми парусами...

Мы выбрались из дому около девяти, но по дороге нача­ли под зонтиком целоваться и, не сговариваясь, повернули назад. Я держал Наташу за руку, смотрел на мокрую темно­-янтарную листву под ногами и впервые думал, что у нас с нею все может получиться и тогда, когда мне не нужно бу­дет провожать ее вечером на троллейбус.